Морис Слободской - Стакан воды

«Шутит!»—снова умилился Баклажанский.

Нет, право, она была очаровательна. К скульптору вернулось его безмятежно-счастливое настроение, и он уже был уверен, что Катя вспомнила картинки из «Огонька» неумышленно.

Все обстояло великолепно! Сейчас он закажет обед и после этого скажет ей все. Нет, лучше между первым и вторым. За третьим! — окончательно установил Баклажанский и улыбнулся, довольный своей решимостью.

Чтобы не терять времени, они весело отправились в увлекательное гастрономическое путешествие по меню.

Вскоре возник условный проект обеда, в котором отразился размашистый и непоследовательный характер Баклажанского — грибы соседствовали с бифштексом, рыба примыкала к пирожным, а в разделе вин было намечено — «много шампанского».

И, словно в довершение благополучия, у столика появился гостеприимно улыбающийся старый официант.

— Закусим? — радушно предложил он и раскрыл записную книжку.

Баклажанский уже вновь обрёл недавнюю счастливую беспечность. Он дружески подмигнул официанту и доверительно сказал:

— Мы хотим лакомиться, как дети!

Видавший виды официант не дрогнул:

— Порционно или из обеда-с? — профессионально спросил он.

— Порционно-с! — весело передразнил Федор Павлович и обрушил на него свой заказ.

Разговор о меню исчерпался с уходом официанта и надо было менять тему. Решительное объяснение было намечено на конец обеда. Пока же Баклажанский с удивлением поймал себя на том, что его до сих пор тревожит Катино замечание о картинках из «Огонька». Он хотел прогнать эту мысль, но вместо этого вдруг спросил:

— Катя, скажите, как вам нравятся мои «Углекопы»?

Этот нескромный вопрос вырвался совершенно»непроизвольно.

— Штраф, штраф! —- весело закричала Катя. — Вы проговорились.

— Ладно, — охотно согласился Баклажанский. — Одно мороженое за мной. Но всё-таки ответьте...

— О нет, — лукаво улыбнулась Катя. — Я знаю — это провокация, вы хотите, чтобы я тоже нарвалась на штраф. Не выйдет! Не проведёте...

— Да нет же, — искренне сказал Баклажанский. — Мне, правда, интересно. Честное слово! Пусть будет не в счёт. Чур-чура! — ему очень хотелось услышать похвалу именно от неё.

— Ну, если чур-чура, тогда скажу, — согласилась Катя. — Ваши «Углекопы», Федор Павлович, мне не нравятся...

Этого влюбленный ваятель не ожидал. Он даже не поверил и переспросил:

— Как, не правятся?

— Не нравятся совершенно, — уточнила Катя. — Они какие-то не настоящие...

На этот раз самостоятельность Катиного суждения не доставила Баклажанскому того удовлетворения, которое он испытывал, когда речь шла о других.

«Критикует», — подумал он без всякого восхищения.

— Только вы не обижайтесь, Федор Павлович, — мягко сказала Катя. — По-моему, всегда лучше сказать правду, — и, покраснев, она добавила: — В этом и есть настоящее хорошее отношение к человеку.

Её смущение было трогательным, но Федор Павлович почему-то не умилился.

— Я не обижаюсь. Я в восторге от вашей искренности, — сказал он, с трудом симулируя удовольствие. — Искренность украшает человека!

И он неискренно засмеялся.

— Ну ладно, чур-чура уже кончилось! Не будем об этом говорить...

— Не будем, — охотно согласилась Катя.

Официант принёс закуски, но Баклажанский не притрагивался к ним. Он заметно помрачнел. Теперь он был почти уверен, что и «огоньковские» фото Катя припомнила не случайно.

«Удивительная область — это искусство, — угрюмо думал он. — Когда люди других профессий объясняются в любви, они не говорят при этом о своих производственных делах. Разве только в плохих пьесах это бывает. Но если ты причастен к искусству, то даже в такой ответственный момент каждый имеет право портить тебе настроение разговорами о твоих творческих делах».

Кате стало жалко скульптора. «Мальчик обиделся,— подумала она. — Бедняжка». Ей захотелось утешить его, и она пошла на нехитрую уловку.

— Федор Павлович, — сказала она, нарываясь на штраф. — Я люблю искусство.

— Очень хорошо, — пробормотал скульптор. — Прекрасно!

«Какой непонятливый», — подумала Катя и громко повторила:

— Я очень люблю искусство.

«Любить мало, надо ещё понимать», — очень хотел ответить Баклажанский, по сдержался. В этот момент он посмотрел на Катю, увидел её зардевшиеся щеки и все понял. Ему стало очень стыдно. «Я дурак, — подумал он. — Дурак и невежа. В конце концов, даже если девочка не смыслит в скульптурах, ей это вполне можно простить». И, торопясь загладить свою вину, он закричал на весь ресторан:

— Штраф! Штраф!

Все посетители обернулись в их сторону.

— Ради бога, тише, — сказала Катя. — На нас все смотрят!

— Пусть смотрят! — бесшабашно воскликнул Баклажанский. — Пусть завидуют!

И, перегнувшись через стол, он поцеловал Катю в щеку. Сидевшие вокруг посетители замерли от восторга, а официанты стыдливо потупили глаза.

Мир между Катей и Баклажанским был восстановлен. Оба с аппетитом принялись за еду. И через пять минут официант с явным удовлетворением уносил пустые до блеска тарелки из-под закусок.

Ресторан заполнялся — прибывали все новые и новые посетители.

— Смотрите, смотрите! — вдруг оживился Баклажанский и указал Кате на входившего в ресторан Прова.

Модель заметно покачивалась. Пров шёл с приятелем, который в основном и придавал ему устойчивость. Заметив Баклажанского, Пров фамильярно кивнул ему, неосторожно переместив при этом центр тяжести, и повис на своей живой подпорке. Будучи восстановлен, он немедленно забыл про скульптора,

сделал ручкой буфетчице и проследовал вглубь ресторана.

Через минуту Баклажанский и Катя опять были заняты только друг другом. Они весело болтали, беспорядочно перебивая друг друга и беспричинно смеясь, как говорят между собой близкие и счастливые люди.

Казалось, что размолвка окончательно забыта.

Впрочем, это только казалось.

Уже через десять минут Федор Павлович вновь терзался подозрениями и внутренне рвался в спор.

— Запишите ещё порцию мороженого для дамы, — попросил он официанта, разливавшего в тарелки ледяную окрошку.

— Зачем? — удивилась дама.

— Штраф! — пояснил скульптор, томимый жаждой полемики. — Надо выяснить все до конца... Насчёт моих «Углекопов»! Итак, вам они не нравятся?

—Нет, — подтвердила Катя. — Ведь вполне возможно, что вам действительно предстоит прожить триста лет! Вы хоть на минуту представьте себе это! Вы только подумайте: пройдут века, а ваши статуи будут стоять перед потомками, — Катя взволновалась и говорила горячо и свободно. — И рядом со статуями стоите вы... И вдруг вас спрашивают: что вы хотели изобразить в этой скульптуре, дорогой товарищ? Что вы ответите?