Морис Слободской - Стакан воды

— Постараюсь, — рассмеялся Харитонов, — можете мне поверить. Мне эти годы вот так нужны! Триста лет только-только в обрез хватит!

И, ещё раз крепко пожав обоим руки, он проводил до двери своих предшественников по бессмертию.

— Странно: мы его почти не знаем, — медленно проговорил Баклажанский уже на улице, — а между тем я уверен, что если наши века существуют, то они попали по правильному адресу.

—Не знаем? — задумчиво переспросил Семен Семенович. — Мы знаем его жизнь: она простая и честная. И она похожа на миллионы других, точно так же достойных бессмертия... Этот человек и так всегда жил будущим и сейчас живет уже в будущем. И шагает в него дальше...

— Да, да, — перебил Федор Павлович, — он и стакан вечности выпил, даже не остановившись, как путник выпивает стакан воды!

— И на здоровье! — заключил Семен Семенович, и они оба, радостные и возбуждённые, зашагали к станции метро.

Глава восемнадцатая

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ

Баклажанский приехал на Курский вокзал ещё до отхода своего поезда. При его размашистом характере не укладывающемся в рамки железнодорожных расписаний, это было уже большой удачей.

«Скоро ли мы увидимся?»—вот что ему больше всего хотелось спросить у провожающей его Кати. Но он не смел. Он уезжал по собственной воле и знал, что не вернётся, прежде чем ему удастся создать настоящую скульптуру нового шахтёра.

Скульптор и его спутница стояли возле цельнометаллического вагона, в котором через десять минут должен был отбыть Баклажанский, смотрели друг на друга и молчали. Их захватила сейчас та атмосфера торопливой грусти, которая всегда бывает на вечернем вокзале.

Многочисленные светящиеся циферблаты дрожащими стрелками напоминали им, что минута расставания неумолимо приближалась.

Спешили пассажиры. С ремнями через плечо бежали носильщики.

Вокзальное радио хриплой скороговоркой выкрикивало номера платформ и минуты отправлений и между сообщениями торопливо проигрывало развлекательные пластинки.

В толпе провожающих и отъезжающих звучали прощальные напутствия:

— Тётя, не открывайте окон в вагоне, не простудитесь, тётя!

— Ничего, ничего, там окна не открываются.

— Тогда не задохнитесь, тётя!

— ...А Фартушному скажи, Иван Степаныч: если опять запоздает с контрольными цифрами по капитальному, он у меня узнает, почём кило лиха!..

— ...Счастливый путь, Сергей Иваныч! ещё гостить приезжай. Но с безлюдным фондом, так и знай, — ни копейки!

— А мы обжалуем, дорогой. Вот увидишь, я на коллегии из тебя лепёшку сделаю... Гальку не забудь поцеловать.

— Ладно. Но если перерасходуешь фонды — под суд отдам. Ну, давай обнимемся, Серёжка... А ежели что - под суд, так и знай. Приезжай, милый, скучать будем!..

— Что передать «Арарату»?

— Пусть сообщат официально, будет Вологда пить «Юбилейный» коньяк или нет?

Кругом прощались.

Щеки доброй половины мужчин, как красными печатями расставанья, были уже проштемпелеваны губной помадой.

— Вот так... — с трудом выговорил Баклажанский. — Значит, утром мы будем в Курске... Проводник сказал.

— Стойте! — отчаянно прошептала Катя, взглянув прямо ему в глаза. — Я не хочу про Курск. Я хочу видеть вас, Федор Павлович.

— Ну что ж, мы будем видеться в снах, — попробовал пошутить Баклажанский. — Вы, пожалуйста, снитесь мне, а я, если позволите, буду сниться вам.

— Я не хочу в снах, — упрямо сказала Катя. — Достаточно вы мне снились. Я подала заявление...—она смутилась, но, не опуская глаз, продолжала: — Я попросила послать меня в Донбасс... по семейным обстоятельствам... — добавила она и так густо покраснела, что даже веснушки стали на секунду невидимыми.

— Катя! — почти закричал Баклажанский. — Катя! — добавил он. — Катя... Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Да, да, я постараюсь расшифровать это дома, — улыбнулась девушка.

— Катя! — опять сказал Баклажанский. — Катя...

В этот момент поезд тронулся. Баклажанский неумело обнял Катю, поцеловал её сначала в перчатку, потом в шляпку, потом куда-то в воротник пальто, потом опять в шляпку, но уже с другой стороны.

Затем он вскочил на подножку, но ему показалось, что он не сказал ей чего-то самого главного. Он снова соскочил, подбежал к Кате и, обеими руками пожав её худенькую руку, сказал ей:

— Катя...

— Я все поняла. — Большие серые глаза девушки смотрели на него спокойно и серьёзно. — Только будь таким, каким я тебя всегда хотела видеть.

— Катя! — сказал он на прощанье и побежал. Оп догнал свой вагон и, вскочив в тамбур, долго ещё повторял в уносившуюся, располосованную фонарями темноту:

— Катя! Катя! Катя!..

А девушка так же долго стояла на пустеющей платформе и смотрела вдаль, на уменьшающийся красный фонарик улыбающимися, полными слез глазами.

А Гребешков в этот поздний час не спеша возвращался домой.

— Вот и все! Вот и нашли! И все в порядке... — повторял он про себя и беспричинно улыбался.

Рассеянно поглядывал он на прохожих и то и дело вежливо раскланивался с совершенно незнакомыми людьми. Прохожие непроизвольно отвечали на его приветливую улыбку, а он думал, что они здоровались с ним.

Он чуть было не прошёл мимо своего дома, и только дружеский окрик дворника заставил его войти в парадное.

Открыла ему соседка.

Варвары Кузьминичны не было дома — вместе с другими домохозяйками она на сутки уехала за город готовить к открытию подшефные пионерские лагери. К этой столь длительной разлуке со своим Семеном Семеновичем она готовилась серьезно и тщательно.

Соседка долго и подробно передавала Гребешкову указания Варвары Кузьминичны: где стоит ужин, что и как надо приготовить на завтрак и почему не надо пользоваться только что приобретённой им новейшей комбинированной строгалкой для овощей, мгновенно превращающей в ничто любые корнеплоды.

Гребешков рассеянно благодарил, улыбался и ничего не слышал.

Наконец соседка закончила свой инструктаж и выразила надежду, что Семен Семенович ничего не перепутает. Гребешков заверил её в этом, ещё раз поблагодарил и прошёл к себе.

В комнате все было по-прежнему, словно ничего особенного не случилось. На столе весело поблескивал никелированный электрический чайник. Звонко и торопливо вразнобой тикали часы на столе, на окне, на стене и на комоде.

Семен Семенович взглянул на циферблат бронзовой нимфы и с удовольствием отметил:

— Спешат!

И стенные часы на подоконнике тоже спешили. И ходики на стене убежали далеко вперёд.

— Вот я уже и в будущем времени, — усмехнулся Гребешков и, облегчённо вздохнув, опустился в кресло.

Все волнения и тревоги последних недель вдруг растаяли, все мучительные вопросы и сложнейшие задачи разрешились как-то сразу, одним махом.