Николай Самохин - Так близко, так далеко...

Всё. На этом купание его окончено. Артамонов растирается мохнатым полотенцем и уходит на дачу — жечь глаголом сердца ни в чем не повинных читателей.

Через дорогу от нас живёт Пашка. Это загадочная фигура. Он ухитряется сохранить загадочность даже в обстановке повышенной дачной открытости. Известно о нём лишь то, что Пашка «процентник». Он работал (а может, и теперь работает) какой-то мелкой шишкой в крупном учреждении, в том самом, которое некогда нарезало эти участки. Один из участков, стало быть, и достался Пашке. «Пашкой» его прозвали насмешливые дамы Артамоновы. Услышали однажды, как жена окликнула его «Паша», и заладили: Пашка да Пашка. На самом-то деле он Георгий, и, значит, жена крикнула в тот раз «Гоша». Но артамоновским дамам послышалось «Паша» — и новое имя прилипло к нему. И подошло. Больше личит, чем настоящее.

Домик у Пашки ничем не замечательный: стандартное двухкомнатное строение, выкрашенное в голубой цвет. Такие домики ставит желающим «Горремстрой» за полторы тысячи рублей. Зато огород у Пашки самый тучный на улице. Что он там выращивает, узнать невозможно. Пашкин участок огорожен высоким и частым штакетником, сделанным, очевидно, на заказ: таких длинных штакетин мне никогда раньше видеть не приходилось. За штакетником идет плотная стенка малины, а уж внутри её находятся те таинственные злаки и корнеплоды, которые выращивает Пашка.

Можно только догадаться, что плодоносит у Пашки каждый сантиметр земли. Пашка не гуляет по участку (гулять там негде), он даже поливает грядки с крыльца— из шланга с разбрызгивателем.

Долгое время я не мог сообразить, чем меня ещё — кроме высоты и непроницаемости — смущает Пашкина ограда. Потом догадался: в ограде нет калитки. Калитки не оказалось и с тыльной стороны (Пашкин участок граничит с лесом, улицы дальше нет): тот же высокий штакетник, тот же сплошной малиновый экран.

Как проникает Пашка на свою плантацию — непонятно. Собственно, мне ни разу не доводилось видеть момент его прихода или отбытия. Пашка не приходит. Он материализуется. Вот нет, нет его — и уже артамоновские дамы начинают зубоскалить на этот счёт: дескать, Пашка-то! ай-ай-ай!.. Загулял мужик. Видать, какой-то другой «малинник» облюбовал, — как вдруг глянешь — а Пашка сидит на крыльце. Уже успел штаны скинуть, уперев кулаки в мясистые ляжки, тяжёлым взглядом из-под соломенной шляпы гипнотизирует заленившуюся без хозяина живность. И кажется, слышно, как, попискивая, пощёлкивая, испуганно карабкаются наружу растения, расталкивая белесыми головками комочки земли.

Иногда точно так же материализуются Пашкины гости — пара бледных молодых людей: то ли сын со снохой, то ли дочь с зятем. На узком крылечке бесшумно вырастают четыре острые коленки и две пепельные макушки. Лиц не видно: молодые люди сидят, уткнувшись в книги. В такие дни Пашке не остаётся места на воздухе, и он отсиживается в недрах домика. Время от времени он всё же появляется в проёме дверей, нависает над детьми и бдительным оком осматривает грядки. Вид у него при этом такой, словно он собирается прикрикнуть на петрушку, укроп, горох и прочих тунеядцев: «Ннно!.. Задремали, с-сукины дети!»

В дальнем углу Пашкиного участка, на деревянной площадке, подпёртой тремя столбами, установлен большой металлический бак. Назначение его — хранить воду для полива, но выглядит он угрюмо и жутко, как уэллсовский цилиндр из «Борьбы миров». И по вечерам, когда хозяин, дематериализовавшись, исчезает, начинаешь всерьёз думать: а не притаились ли в баке марсиане-наёмники, охраняющие Пашкин концлагерь?

Жена моя утверждает, что она узнала Пашку. Что это, дескать, не кто иной, как бывший её начальник, жуткий зануда и кулак Георгий Афанасьевич Козявко, с которым она когда-то давно работала в управлении «Второгнеупорсбыт».

Но мне кажется, что жена ошибается. Я даже догадываюсь, почему она путает Пашку с Козявко: у неё в воспоминаниях произошёл, как говорится, сдвиг по фазе. Дело в том, что я тоже узнал Пашку.

Это было года полтора назад, когда мы получили новую квартиру. Как-то поднимаясь к себе на седьмой этаж по белой, не отмытой ещё лестнице, я обогнал двух мужчин. Первый был одет в меховой комбинезон военной автоинспекции, второй — в добротное пальто с богатым каракулевым воротником. То есть выглядели они очень по-разному и шли не рядом (комбинезон отставал на полтора марша), но я сразу почувствовал: этих людей соединяет некая незримая ниточка. Так оно и оказалось.

— У тебя какая квартира? — негромко спросил тот, что в пальто.

Спутник его промолчал почему-то.

Тут меня толкнули в спину и повторили вопрос.

Я обернулся.

— Вы ко мне обращаетесь?

— Но, — сказал каракулевый воротник, глядя мимо моего плеча.

— Тридцать седьмая, а что?

Воротник не ответил, перегнулся через перила и крикнул:

— Иван!.. Это какой же этаж будет?

— Седьмой, однако, — ответил запыхавшийся Иван.

Я пожал плечами: он мог бы спросить, на котором этаже моя квартира, и у меня самого.

Едва я успел снять пальто, как в дверь позвонили. Жена открыла. На пороге стоял Каракулевый Воротник. Мы замерли с вопросительными лицами. Воротник, однако, не удостоил нас вниманием. Он полуобернулся, распахнул рот, набитый золотыми зубами, и стал протяжно кричать:

— И-ва-а-ан! И-ва-а-ан!.. Давай сюда! Я здесь — на седьмом!

Так он стоял и орал, зазывая к нам в дом неизвестного Ивана; и мы стояли ошарашенные, не отваживаясь задать естественный вопрос: «А в чём, собственно, дело?» Мужчина вёл себя так, словно наша квартира была уже отнята у нас решением какой-то зловещей инстанции и сейчас предстояла распродажа имущества с молотка.

Подошёл Иван, загребая большими валенками строительную пыль.

— Свояк мой, — кивнув на него, сообщил нам Воротник.

Решив, очевидно, что представление таким образом состоялось, он по-хозяйски шагнул в квартиру, пятная белыми следами только что вымытый пол.

Пока Воротник, бесцеремонно толкая двери, обходил наши полезные и подсобные метры, смиренный Комбинезон объяснил, что свояку его (теперь уже он почтительно кивнул подбородком в глубину квартиры) предложили жилплощадь как раз под нами, но та квартира закрыта, а им хотелось посмотреть — как она в смысле планировки и прочего.

У нас отлегло от души.

— Ну, конечно... ну, естественно, — забормотали мы, — о чём разговор...

Господи! Они пришли не выселять нас! Какое счастье!

Вернулся Воротник и вдруг сунул мне растопыренную пятерню, запоздало знакомясь. Представился он своеобразно: имени своего не назвал, а произнёс такую фразу: «Сам-то я работаю в...» — тут он выговорил учреждение — то ли Горкомхоз, то ли Горпромторг — я сразу же и забыл его.