Дмитрий Бавильский - Последняя любовь Гагарина. Сделано в сСсср

Полёт – вот что от плавания требуется, вот что в погружении в воду важно. Между отелем и морем – бассейн. Голубой, прозрачный, чистый Хокни.

Вода в нём пахнет арбузом и только под водой – хлоркой. Весь народ кучкуется возле бассейна, до моря добредают единицы, а купаются и вовсе сугубые индивидуалы, типа меня.

Но в бассейне вода мёртвая и мерная, отмеренная – от бортика до бортика, нет никакого простора, никакого полёта. Хотя она приятно холодна, холоднее, чем в море, но зато в бассейне быстрее устаёшь. Движения делаешь всё те же, но отмеренность ограничивает размах и навяливает усталость.

Море и бассейн – живая вода и мёртвая. В море много неправильностей, типа водорослей, но там ты свободен. Ибо оно непрозрачно, и, нырнув, ты можешь побыть мгновения собой, ты можешь отдаться стихии, парению, заплыть куда-то подальше, чтобы под ногами ухала опасная пропасть.

В море есть волны! Бассейн же похож на наркотик и на быстрый секс. К морю нужно собираться и подходить более основательно. На море нужно решиться.

Олега с детства влекли дальние страны, земли и города. Он до сих пор мечтает завести любовницу японочку или китаяночку, тихую и покорную. Африка – тоже хорошо, тоже близко – к природе, к естественному образу жизни, к красоте, разлитой в мире. Поэтому, несмотря на протесты подруги, помешанной на комфорте, Гагарин вызвал такси и выдвинулся в город, раскинувшийся неподалёку.

Подъехала старая, скрипучая колымага (и старуха за рулём – яркий лак на ногтях облупился, на носу очки с толстыми стёклами, нечесаные седые космы), гордо называемая «гранд такси».

Город оказался ещё более странным. Декорация из «Бриллиантовой руки», так и ждёшь, что где-нибудь за поворотом возникнет проститутка с бессмертным «Цигель-цигель, ай лю-лю» на устах. Олег, одетый во всё белое, смеётся: «Руссо туристо, облико морале!».

Приморские отели, огороженные большими белыми заборами, похожи на миражи или посольства стран другого мира. Так оно, скорее всего, и есть. Потому что вся остальная реальность безотрадна и никому не нужна.

Перманентная сваленность и свалка, вяленость и полное слияние с тем, что тут понимается под природой – грязным хаосом, порожденным самим человеком. В городе, конечно, есть красивые места, но все они выглядят как-то пародийно, словно кто-то тщился построить потемкинскую деревню, но, как всегда, все средства разворовали.

Апофеоз разгула хтонической стихии – привокзальный туалет (другого не нашли), в который нужно входить через облезлое кафе. В туалете нет света, и дверь не закрывается, что к лучшему, ибо штыряет сильнее нашатыря.

Убогие лавчонки со скудным репертуаром и чудовищная развращённость дармовыми деньгами, что сыплются с неба. Увидев возможности других миров, другую жизнь, аборигены не восприняли это призывом к действию, к изменениям, они лишь взяли всё самое худшее у европейской цивилизации, таким образом удвоив свои беды…

Нет, с Олегом и Даной здесь ничего особенно неприятного не произошло, просто природа, камни и люди дышат чуждостью, едва ли не враждебностью.

Олег обиделся на Африку, словно ему подсунули залежалый товар, обманули.

– Нет, это не Рио-де-Женейро, – сказал он своему отражению в большом зеркале и утвердительно кивнул.

Но расстраивался Гагарин недолго, у него теперь, как у ребёнка, одна эмоция сменяет другую, очень уж он живёт теперь быстро. Его фэн-шуй направлен на юго-восток, его какой-то там Африкой не проведёшь. Солнце встаёт на востоке. Отныне дорога лежит только туда!

Да, кстати, вот ещё одно косвенное (или всё-таки более чем конкретное?) свидетельство непреложности сопутствующего волшебства. При посадке в иностранный «боинг» Олег внезапно почувствовал страх. Вылетали вечером, в пасмурную, ветреную погоду, нудящую зубной болью. Передалось.

Раньше он полётов не боялся. Никогда. У него даже уши не закладывало, а всяческую турбулентность Гагарин воспринимал как катание на американских горках: вверх – вниз, вверх – вниз, а то, что дух захватывает и в животе прохладный обвал случается – так это происходит ровно в соответствии с задуманным эффектом.

А тут вдруг страх. Из-за открывшихся возможностей, которые только-только начал пробовать? Надкусил только-только и испугался не успеть испить до дна? Деньги жать стали и в липкую дрожь превратились.

Пока самолёт выходил на взлётную полосу, включал турбины, заставляя покрываться пластик обивки мелкой дрожью, Гагарин вытащил блокнотик, разложил столик и торопливо записал:

И только тогда успокоился, волнение как рукой сняло. Из-за судьбоносности момента написал в рифму. Почему – и сам не знал. Не шедевр, конечно, но жизнь в безопасности, и это – главное.

Пока Олег священнодействовал, Дана смотрела и не вмешивалась: мало ли что. У богатых свои причуды. Каждый своим способом превозмогает внутренний дискомфорт, который при взлёте не посещает только бесчувственных стюардесс.

Классовый антагонизм на работе нарастает. Вернувшись из Марокко с пластиковым пакетом, полным апельсинов, отдохнувший и загорелый, Гагарин наткнулся на стену отчуждения. Коллеги словно бы сторонились его. Косились. Шушукались за спиной, и это уже не прикалывало, как раньше, не радовало.

Верным дружбе остался лишь добродушный Денисенко. Бледный (после дежурства), исхудавший, он радостно пожал Олегу руку, отметил загар. В обеденный перерыв сели вместе, Денисенко развернул бутерброды с докторской колбасой.

Гагарина распирало похвастаться открывшимися возможностями, едва сдержался: чувство самосохранения развивалось в нём с самого раннего детства, а на четвёртом десятке приобрело гипертрофированные формы.

Заговорили, впрочем, о богатстве. Гена по простоте душевной заговорил. Пришлось молча выслушать. Единственная фраза, которую Гагарин позволил себе изречь со значением, звучала достаточно нейтрально.

– Богатый – это тот, кто распоряжается своим временем и может потратить его на себя.

– Значит, богатые – совершенно иные существа? – не унимался дискуссионно настроенный Денисенко.

– Знаешь, Гена, – Олег вспомнил чью-то фразу, – богатые – точно такие же люди, как и все другие. Просто у них денег больше.

– Я тоже так думаю, – пробасил Денисенко и завёл глаза, – вот если бы у меня было много денег…

– И тогда бы что?

– Ну не знаю, не знаю…

– Вот и я не знаю, – сказал Олег.

Давно к нему не приходил этот потусторонний Голос, очень давно. Олег по нему соскучился, потерял ориентир, тем более что жизнь пошла путаная, непредсказуемая.