Анатолий Трушкин - Пятница, 13 число (сборник)

Не только духовно, физически наши нищие крепче всех. Жалко, не проводят Олимпийских игр среди нищих. На всех пьедесталах стояли бы наши люди.

У метро они с тапочками, с сигаретами толкутся; милиция появилась – хоп! – нет никого! Секунды не прошло. Кто подпрыгнул на три метра, кто скакнул на ту сторону улицы, стоит торгует опять.

Таких нищих, как у нас, днем с огнем поискать. Так что не надо во всем преклоняться перед Западом.

Есть у нас еще чем гордиться.

Когда после обеда апостол Петр вернулся на службу, первой в очереди стояла душа новопреставившегося Алексея Петровича Васюткина.

– С прибытием, – поздравил апостол Петр.

– Спасибо, – сказала душа и впервые после смерти улыбнулась. – Хорошо у вас здесь.

– Не жалуемся, – ответил апостол. – Так ведь и заслужили.

– Ну да, да, да, – быстро согласилась душа. – Мне куда? В рай? В ад?

– Льготы есть – в рай, нет – в ад.

– У нас льготы отменили, у нас монетизация. А сюда с деньгами не пускают.

– С деньгами никак нельзя, – подтвердил апостол, – у нас насчет этого строго. Деньги – материя, а с льготами хоть куда, ее ни рентген, ни звук, никакой контроль не берет.

Душа Алексея Петровича растерянно заозиралась. Ангелы, стоявшие по правую руку апостола, потупились, черти, стоявшие по левую, развратно ухмыльнулись.

– Так-то на совести у меня ни одного пятна. За что же меня в ад? – никому и как-то по-детски беззащитно сказала душа Алексея Петровича.

Апостол Петр опешил – в самом деле выходила несуразица, откровенная глупость и несправедливость.

Ангелы приободрились, черти перестали ухмыляться.

– Откуда родом-то? – выгадывая время, спросил апостол Петр.

– Из Сосенок, – улыбаясь ответила душа Алексея Петровича. – Из России.

– А-а, из России!

«Из России – и улыбается, – подумал апостол. – Всё у них как-то… не слава Богу».

Он вынул из рукава телефонную трубку и попросил кого-то соединить его с Россией. В трубке раздались длинные гудки – никто долго не подходил. Апостол подул в трубку, постукал по ней заскорузлым пальцем, потряс – гудки звучали так же длинно и долго.

– Наверное, все ушли дороги перекрывать, – предположила душа Алексея Петровича.

– Зачем? – не понял Петр.

– Сейчас у нас подняли цены на коммунальные услуги, налоги кое-какие увеличили, на транспорте цены подняли.

Апостол заморгал, замялся, завздыхал. Очередь зашумела. Какая-то смазливая душа из Куршевеля сказала:

– При жизни от русских покоя не было, и здесь они начали доставать.

Апостол Петр сделался вдруг суров:

– Вот что, товарищ… или господин, не знаю, как вас теперь называть. Вы нам здесь весь вековой порядок рушите. И в ад вас нельзя, и в рай вам рановато. Отправляйтесь-ка вы назад.

– Так ведь поминки уже справили, – успела сказать душа Алексея Петровича и камнем полетела вниз.

Нахмурившись стояли и ангелы, и черти. Сладкоголосое пение из рая то ли поутихло, то ли ветер отнес его в сторону. Все в очереди почувствовали себя не то что виноватыми, но как-то неловко, вокруг разлилась неизъяснимая печаль.

– Ну, а что же, – сказал наконец кто-то из середины очереди, – пусть в самом деле разберутся сперва, согласуют всё между собой, а то у них цены поднимают одни, а мрут другие.

Очередь чуть-чуть приободрилась.

– С прибытием всех! – весело сказал апостол Петр. – С новосельем! Кто следующий?

– Мы с братом. Из Германии. У нас порядок, льготы только что получили. По их случаю пивом-то и опились.

Апостол начал сверяться с какими-то бумажками, вечность потекла дальше без сбоев.

Навстречу друг другу выходят Он и Она.

ОНА (весело) . Вот те раз! ОН (замирает). Вот те два! (Раскрывает объятия.)

Троекратно целуются.

ОНА. Возмужал как! Красивый стал, холеный. Балует кто-то… А я тут вспоминала о тебе.

ОН. Спасибо.

ОНА. Сидим как-то на работе – у нас на работе одни женщины, делать нечего, начали вспоминать, у кого кто был первый муж. Все-таки это святое.

ОН. Это святое! Это святое: юность, трепет, рассветы. (Растроган.) Половодье чувств. (Берет ее руку, целует.)

ОНА (свободной рукой гладит его по голове). Ну, успокойся, успокойся.

ОН. Как-то вдруг… все нахлынуло.

ОНА. Ничего, ничего, сейчас все пройдет… Мы были счастливой парой, правда?

ОН. Безусловно! Сейчас уже не умеют так любить, как восемь лет назад.

ОНА. Шесть.

ОН. И жить, и чувствовать спешат…

Гуляют.

ОН. Как я любил тебя! Как я тебя любил! Это безумие какое-то было.

Она пожимает плечами.

Легенда! Все время на руках тебя носил. Ты у меня с рук не сходила.

ОНА. Каких рук? Каждый день на ногах еле стоял.

ОН. Кто?

Он отстраняется от нее.

Ну что я, не помню, какой ты домой приходил? Шнурки не мог развязать, в синюю лампу смотрел вместо телевизора.

ОН. Я смотрел?!

ОНА. Не я же. Терпела, терпела и ушла. (Куксится, достает платок.) Самые чистые чувства – и к кому?

ОН. Не знаю, к кому. Я за всю жизнь не выпил ни грамма. С детства больная печень, с пятого класса хроническая желтуха. Об этом ты забыла, конечно. За всю жизнь – ни грамма!

Он обиженно молчит.

Неужели не помнишь?

ОН (нехотя) . Одуванчик.

Гуляют.

ОН. Сейчас называют черт знает как! Лишь бы назвать.

ОНА. А почему ты звал меня «одуванчик», помнишь?

ОН. Помню. Когда ты приходила из парикмахерской, у тебя голова была словно шар. Шея тоненькая, как…

ОНА. Как стебелек.

ОН. Да, как стебелек, а на нем пушистый белый шар.

ОНА. Почему белый?

ОН. Ты тогда была блондинкой.

ОНА. Я никогда не была блондинкой.

Останавливаются.

ОНА. Мне-то лучше знать. ОН (оглядывает ее с ног до головы) . Что же, я не помню, с кем жил?

Подозрительно смотрят друг на друга.

ОНА. Значит, не помнишь. Вот так вы сейчас все любите.

ОН. Как?

ОНА. Не помните своих подруг.

ОН. А подруги помнят?

ОНА. Перестань, пожалуйста, с больной-то головы на здоровую. Наверное, я ничего не помню. Носил на руках, а сам в это время изменял с блондинками.

ОН. Когда мне было изменять? Работа, институт, все вечера с тобой. Домой, бывало, летишь, как на крыльях!

ОНА. Не надо, слушай.

ОН. Забыла? Увидеть, обнять, заглянуть в глаза…

ОНА. И умереть.

ОН. Да! И умереть. Вот так я тебя любил!