Михаил Барановский - Джинса

Музыка в голове Ираклия тут же оборвалась, движение было прервано, а объятия — разомкнуты.

— Кирилл Кириллович? Добрый вечер.

Тут Долли сделала эффектный финальный поклон в сторону зрителей. Кирилл Кириллович протер заспанные глаза. Ираклий помог Долли выпрямиться.

— Это еще что такое? Что это вы, Ираклий, среди ночи, да еще и с женщиной?

Ираклий почувствовал себя неловко:

— Кирилл Кириллович, она… — он скосил взгляд в сторону Долли, — …она не женщина.

— Извините. — Кирилл Кириллович вынужден был признать допущенную бестактность: — Я хотел сказать, с девушкой…

Ираклий крепко держал Долли за бок.

— Она не девушка…

— Что это вы в нее так вцепились?

— Это кукла, Кирилл Кириллович, — попытался объяснить Ираклий. — Как бы манекен…

— Манекен… — повторил за ним директор с нескрываемой иронией. — Ираклий, как вам не стыдно? Я же вижу, что она просто вдрызг…

— Нет, Кирилл Кириллович. Она трезвая. — Ираклий чувствовал, что подбирает какие-то не те слова. — В смысле она не пьет, — тоже вышло как-то не очень. — Вообще.

— Трезвая… — снова уцепился за слово Кирилл Кириллович. — Да она ж на ногах не стоит. Ну-ка, отпустите ее, вот отпустите.

Ираклий, повинуясь директорской воле, убрал руку, придерживавшую Долли за талию. В тот же момент «девушка», как подкошенная, безвольно рухнула на пол, акцентированно хлопнув затылком по паркету.

Кирилл Кириллович метнулся к пострадавшей.

— Что ж вы делаете, Ираклий! У нее же теперь сотрясение мозга будет!

— Не будет, — безучастно ответил Ираклий. — У нее, Кирилл Кириллович, нет мозгов.

Директор склонился над Долли.

— Да я вижу, что нет мозгов! Были бы мозги — не наклюкалась бы до потери пульса.

Кирилл Кириллович сокрушенно вздыхал, ползая на корточках вокруг бездыханного тела, не зная, что предпринять.

Ираклий достал из кармана и развернул сложенные вчетверо бумаги, по сложившейся традиции протянул их директору:

— Кирилл Кириллович, вот ее документы.

— Я без очков не вижу.

— Тут сказано, что это кукла. Зовут ее Долли. Мне ее один человек подарил.

— Кукла? — в изумлении отпрянул от тела директор.

— Ну да! Я ж говорю.

Кирилл Кириллович был потрясен:

— Для секса, что ли?

— Ну, как бы да… — вынужден был признать Ираклий. — Но мы можем использовать ее, как модель для съемок.

Кирилл Кириллович брезгливо поднялся с колен:

— Содом и Гоморра…

Ираклий спешно сгреб Долли с паркета.

— Можно она тут побудет? А то у меня мама дома…

Ираклий бережно усадил Долли на стул в самом углу приемной.

— Я ее вот тут посажу. Она вам не помешает… А утром что-нибудь придумаю. Ладно?

Кирилл Кириллович грустным, внимательным взглядом осмотрел Долли и тяжело вздохнул:

— Да делайте что хотите… Дожили… Черт знает что…

— Только до утра, Кирилл Кириллович… Только до утра, — сказал Ираклий и быстро вышел из офиса.

Даша сидела перед телевизором в съемной квартире на «Кантемировской». Так проходил каждый вечер. Она смотрела телевизор и ела. Ела и смотрела телевизор. Причем не важно что. И ела все подряд. Так проходили дни, месяцы… «Так может пройти вся жизнь, — говорила она себе, намазывая хлеб маслом и поливая вишневым вареньем. — Телевизор — голубая смерть», — говорила она себе, удобно устраиваясь на диване.

По телевизору, как всегда, показывали очень активных людей. Они бегали, прыгали, били по воротам и по мордам, преследовали грабителей, солировали в оркестрах, призывали к насилию и свержению существующего строя, путешествовали и даже меняли сексуальную ориентацию. Если все время смотреть телевизор, то может даже показаться, что ты остался один в этой позе, а все остальные только и заняты тем, что вырабатывают адреналин, а не только холестерин, газы и продукты распада, как некоторые.

Где-то на апогее конфликта в Ливии, когда натовские истребители уже готовы были нанести бомбовые удары по позициям противника, в кариесе третьего верхнего премоляра застряла мясная жилка. Буженина оказалась суховатой и пересоленной. Натовцы поставили кому-то там ультиматум. Язык ожесточенно атаковал эту мясную крошечку, но он большой и неповоротливый, а крошечка совсем маленькая, засела в окопе кариеса и была неуязвимой. Пришлось вставать и искать зубочистку. Чем там закончилось у натовцев с ливийцами — ускользнуло. Как, впрочем, и волнения в Джакарте.

Кирилл Кириллович спал на узком офисном диванчике. Ему было холодно. Он весь подобрался, скрутился калачиком, как эмбрион. Считается, что спящие в такой позе люди недостаточно уверены в себе, боязливы и замкнуты. Как правило, они ранимы и весьма застенчивы, стремятся оградить себя от внешнего мира, испытывают неуверенность в завтрашнем дне, боятся будущего… Да кто ж его не боится в таком возрасте! Как в старой шутке: «Жизнь после пятидесяти только начинается», — подумал мужчина и попросил налить еще пятьдесят.

Когда-то это забавляло. Жил один. Она приходила. Разговаривали. Следили за движением ресниц и слов. Потом в ванной появилась ее зубная щетка. Еще ничто не предвещало беды. Утром она уходила. Щетка оставалась. Ощетинившись, смотрела в его заспанное лицо с укором. Тогда он этого не замечал. Мелочь — щетка еще достаточно чужой женщины, символ ее возвращения и напоминание о содеянном. Она заняла место рядом с его, синенькой, с претензией на равноправие. Потом появились тапочки. Без задников. В доме полно тапочек без задников. Принесла свои и стала оставлять. Тапочки держались менее агрессивно. Даже по-свойски. Зубная щетка и тапочки. Это еще не было похоже на оккупацию. Шампанское, свечи, поцелуи, цитаты, музыка, смятые простыни. Нельзя сказать, что она готовила завтраки — уходила и возвращалась. Потом кофе под абажуром, музыка, смятые простыни, щетка, тапочки, усталость, сонливость. Потом чай, абажур, смятые простыни, раздражение. Потом все то же самое плюс дрожание ресниц, красные склеры, обида, дверь, штукатурка, пустота. Среди пустоты щетка и тапочки без задников.

Он ходил из угла в угол, курил, боялся зайти в ванную, где щетка. Потом взял щетку, тапочки и отнес ей. Сказал: «Твои вещи».

Шло время. Он стал забывать. Как вдруг снова: шампанское, свечи, цитаты, ресницы, музыка, смятые простыни и тапочки с зубной щеткой. Потом туфли на высоких каблуках, куртка, кажется, джинсовая, бюстгальтер, кажется, чешский, чулки, кажется, талиннские, Мендельсон, кажется, еврейский. Поцелуи.

Нельзя сказать, что она готовит завтраки. Скандалы, пеленки… Так все закрутилось. Странно.

От молочного отдела в снежных тонах веяло прохладной и предстоящей зимой.

Жора под руку со своим новообретенным приятелем — интеллигентным пенсионером в круглых очках — продвигались к теплу, к аккуратно разложенным по плетеным лукошкам, едва сдерживающим сок, ягодам, к тропическим манго, вобравшим в себя все цвета уличного светофора, к бананам и лимонам, слившимся в одной цветовой гамме с жарким солнцем и океаническим песком, к виноградным гроздьям с картин фламандских мастеров…