Вячеслав Верховский - Я и Софи Лорен

Тревожная связь…

– Не прикасайтесь, Слава, – это падалица!

В мусорном ведре лежали груши, наказанные хозяйкой за плохое поведение…

Оступился – рухнул в яму из компоста.

Я смеюсь, а что мне остается?! И она смеется, заливается…

Выбираюсь не без помощи хозяйки. И, смущенный, я ее прошу:

– Вы ж никому хоть не рассказывайте, ладно?

Она вздохнула:

– Что мне тут рассказывать? Это ж нужно видеть, вы согласны?

В брусинском гастрономе ценник: «Генка. 30 гривен килограмм».

– Генка, – я поинтересовался, – это кто?

– Та кабанчик тети Лили, – мне ответили.

Хозяйка вечером доит корову. Я:

– Что ж вы в темноте? Включили б свет!

– А я вымя помню наизусть!

Проснулся на два часа раньше. «Вот, – подумал, – Бог подарил мне лишних два часа». Повернулся на другой бок. И эти два уже проспал, как свои собственные…

Крошечный базарчик, как домашний. Интересуюсь:

– Какой-то жидкий мед, вы не находите?

Доверительно, как своему, мне отвечают:

– Лето жаркое, пчелы потеют…

– Почему огурцы такие большие?

– А что, вы ничего еще не знаете? Ох! – вздохнула продавщица огурцов. – В голове, поверьте, не укладывается, но в этом году – такой неурожай маленьких!

И мне пришлось купить у них большие…

Движемся на речку. Дорога петляет так, будто ее прокладывали зайцы. На берегу молодой отец кричит ребенку:

– Саша, Саша, в воду не ходи, там жабы, жабы!

Три женщины в реке, они обиделись…

На побережье – санаторий Чехова. Громкоговоритель на столбе молчал-молчал. И вдруг – как встрепенулся! И как грянул с полуслова, этот марш «Прощание славянки»! Праздник был, конечно, неожиданный. По крайней мере, для рыбака Василия Сушкова (я фамилию специально уточнил). Всё утро, с полшестого до одиннадцати, у Сушкова не клевало ни в какую. Но радиоточка ожила и… Внушительная щука, вот такая! А здесь она вообще большая редкость. Его тут же обступили:

– На что ловите?

– Как когда, сегодня – на «Славянку»…

Спасатели на водах – тоже люди! Спасательная вышка. Объявление: «Просьба с двенадцати до часа не тонуть! У нас обед».

Северский Донец. Сквозь иссиня-прозрачную воду я наблюдал, как на глубине полутора метров плыли рыбины. Они не суетились, а проплывали царственно и величаво, как на параде подводная флотилия. И как флаги, реяли хвосты. Они ничего не боялись, эти рыбы. Они были еще ни разу не пойманные…

Переплывал я Северский Донец. За мною увязалась одна дама. Ну и пусть. В панамке и очках. Поплыли рядом, стали разговаривать. Уже потом, мои знакомые – о даме:

– Сразу видно, дамочка из бойких!

Я за даму тут же вступился:

– Ну не могла она без жестов! Утонула бы…

Метаморфоза! По мере удаленья от реки в глубь леса все лягушки превращались в певчих птиц, я слышал сам!

От хозяйки я услышал неожиданное:

– Армагеддон… Он наступит не сразу: нас еще заставят после себя убирать, вот увидите!

Я на нее взглянул уже по-новому.

Кому ни расскажу – им подавай подробности:

– Ладно, Брусино. Ну, речка. Ну, леса. А что там за места? Там говорят на русском? Украинском?

– Русских, – отвечаю, – там немного.

– А кто же там?

Опять я не скрываю:

– Лоси, кабаны, косули, зайцы…

Где деревня Старый Караван? Хозяйка мне:

– Это так близко, что даже если стоять на месте и никуда не уходить – к вечеру вы сможете добраться!..

В Брусино нет церкви до сих пор. Как же так? Везде! А здесь такое…

Объясняют, по возможности, доходчиво: сейчас же церковь – это стало модно. А мода в этом деле богохульство…

Мне говорят:

– Сходи, не пожалеешь. И от Брусино идти не больше часа. Ты такой деревни не встречал!

Пошел навстречу. Нужно ж знать окрестности.

Что за деревня, я так и не понял: указатель сдан в металлолом.

Всего две улицы.

Подступаюсь к одному:

– Вы здесь живете?

– Я и родился здесь. А как зовут деревню… – в затылке почесал: – Вот интересно!

– Ну!

– Подковы гну! Сколько здесь живу, а не задумывался…

Я и сам не меньше поражен.

Иду к другому:

– Как деревня называется?

Отвечает с ходу:

– Красный Пахарь.

Слава богу!

Слава богу, если бы не третий:

– Ты что, сдурел?! – бросает земляку. – Не Красный Пахарь – Красный Пекарь, ты сдурел!

Я еле их разнял…

Так я и не знаю до сих пор: он Красный кто?

Но действительно, сходил, не пожалел.

Удивительно, но брусинские женщины… Создается впечатление: глухие. У одной спросил:

– Который час?

Оглянувшись, отвечала:

– Ну не здесь же!..

В Брусино я собирал бутылки и сдавал. Нагибаться мне полезно – это раз. К тому же здесь меня никто не знает. Собрал, чтоб не соврать, на гривен тридцать.

Теперь не знаю, как мне быть в Донецке? Глаз-то у меня уже наметан…

Брусино, август, окраина. Покосившийся домик. В саду пара яблонь, одичавших. Когда я мимо ни пройду, он сидит на лавочке и курит. Он хозяин! Еще молод. Отдыхает. Как-то не сдержался я, подсел:

– Слава!

– Коля!

– А кем ты работаешь, Коля?

– Я, – с гордостью, – выращиваю яблоки!

Я сразу догадался: он их зреет!..

Не писал стихов я никогда, а тут прорвало:

Такой закат, но нет фотоаппарата!

Хоть щелкну пальцами! Всё, снято!

Кстати, летом отмечалась вспышка мух. Но в Брусино они не залетали. Кто-то спутывал им карты, отклонял их траектории…

А взять собак.

Они здесь лаяли застенчиво, смущенно. Мол, понимаем, ночь, нельзя. Но сорвалось. Мол, что с нас взять, собаки как-никак.

И снова тихо…

Я услышал: снова препираются. А потом такая фраза, гениальная:

– Извини, дорогой, уже поздно меня не любить!

Была одна чашка. Одна на всю семью. И с чашками в семье была напряженка. А потом эта – их единственная чашка – разбилась. И каждый пил из своего черепка. И было счастье.

– Вы не подскажете, который час?.. Уже не надо!!!

За вырубку деревьев я бы ввел такое наказание: человек срубил дерево – и тут же в это дерево превращается он сам. И пусть он осыпается листвой, шатается под ветром. Зимой и летом и без перерыва на обед. Все, он дерево – и никаких отмазок. Белки в ветках. Муравьи в коре. Бездушный дятел лупит по живому…

В общем, пусть он настрадается по полной!