Лион Измайлов - Засланцы

– Постой, Прохор, э-э-э… любезнейший, – не выдержал царь, – мы же вам вольную дадим моим указом. Вольные вы будете по повелению моему царскому. Вы свободные будете.

– За что?! – кричал Прохор. – Князюшка нам как отец родной. Семья у меня большая, мужиков-то всего двое: отец мой да я с отцом. Куда мы пойдём?

– Никуда ходить не надо будет, – увещевал царь, – землю вам выделим. Помещик вам землю свою даст, а я за это помещикам заплачу, и вы будете свободно работать на своей земле. И платить государству налог.

– Ещё и налог? – зарыдал Прохор. – Батюшка царь, да зачем же это? Так ведь мы справно живём. С князем не ссоримся, работаем и на него, и на себя. Зачем же вам его-то обижать и нас нищими оставлять? Вот, – он показал на меня рукой, – и его высокородие не даст соврать.

И сколько мы с царем ни бились с этим Прохором, ничего не помогало, он стоял на своём.

И других приводили к царю: и бедных, и богатых, справных мужиков и лентяев – все они твердили одно и то же. Не хотели они свободы.

Один даже сказал: «Царь, отец наш родной, ежели нас отпустят силком, так мы все усадьбы барские сожжём. Я наш народ знаю. Вот ежели барин только скажет: «Идите от меня, более вы мне не дети», – так и сожжём».

Оттого и реформа забуксовала и шли эти нескончаемые совещания, бои между ретроградами и либералами годами, и ничего не мог царь поделать.

А что ты сделаешь, если сам народ не хочет, чтобы его освобождали?

Царь даже плакал, оттого что народ его не понимает.

– Как же так? – убивался он. – Для них же всё делается, а им это, оказывается, не нужно.

Шёл, как сейчас помню, 1860 год. Ехали мы с царём и со свитой, в которой были и противники, и защитники отмены. Остановились в каком-то небольшом городке. Царь – у купца в хорошем доме, мы тоже кое-как разместились. Вспомнил, городок тот Боровском звался.

Отправились мы пешей прогулкой за город, проходили мимо какой-то избы, и вдруг мне в голову ударило. Говорю царю:

– Ваше величество, не хотите воды деревенской из колодца попробовать?

Он так посмотрел на меня внимательно.

– Хочу, – говорит.

Подошли мы к колодцу, тут же крестьяне из ближайших домов сбежались. Налили нам воды. Стоим мы с царём, друг рядом с другом, пьём воду, и я ему тихо так говорю:

– Вот где про отмену крепостного права спрашивать надо.

Он на меня опять же внимательно посмотрел, вижу, понял он, чего я от него жду, выбрал самого на вид справного мужика и говорит:

– Скажи-ка нам, братец, только честно, хотел бы ты, чтобы крепостное право отменили?

Тот говорит:

– Конечно хотел бы, дак ведь как его отменишь?

– А почему бы ты этого хотел? – далее спрашивает царь.

– Так ведь свободные будем, работать будем на себя. На себя же по-другому работается. Ежели налог разумный будет, так и себя, и всю страну хлебом обеспечим. Только бы землицы получить.

– Вот, – сказал царь и оглядел приближённых.

Вы бы лица ретроградов в этот момент видели.

Будто у всех у них разом зубы заболели. Тогда царь ко всем остальным, рядом стоящим крестьянам обратился:

– А вы-то хотели бы свободными быть?

Те все упали на колени и кричат:

– Батюшка царь, ещё как хотели бы!

– Вот так, – сказал царь и всем выдал по пятаку. Не сам, конечно, а приказал, кому надо, всех наградить, а тому, первому, справному мужику лично рубль подарил. Быстро прогулку закончил, в Боровск вернулись, а затем прямым ходом через Москву в Петербург.

Тут же Госсовет собрал. Речь такую закатил. И что вы думаете, сдвинулось дело. Понял царь, что ему ретрограды своих запуганных крестьян доставляли, а те что им велено было, то и говорили.

Вот так, в 1861 году, крестьянское право и отменили.

Хороший царь был, чего только для народа своего не делал. И чем больше делал, тем больше не любили его. И тем больше и больше покушались на жизнь его, пока наконец не убили.

Вот ведь как бывает, а, допустим, другой царь, Иван IV, прозванный Грозным, как только он над своим народом не издевался. Казнил сплошь и рядом. Боялись его хуже, чем чумы. А поди ж ты, почему-то любили. Боялись и любили.

Но это совсем другая история.

Году это было в 1917-м. Жили мы с приятелем недалеко от Петрограда, в деревне. Деревенька небольшая, окружённая лесами. В деревеньке в основном дачники жили. Народ местный летом переходил в сараи, летние кухни, а нам сдавали избы. Кто-то уже из городских и землю там выкупил да построился, так что и на дачах люди жили. Охота там была прекрасная. Мы с приятелем, Артём его звали, в лесу на опушке шалаш себе построили. Иногда охотились, рыбачили, да и ночевали в этом шалаше. Он не так далеко от деревни был, может, километра два, не больше.

И вот однажды сидим мы в шалаше. Приходят два приличных человека. Поздоровались, вежливо так разговаривают. Слово за слово, наконец к делу перешли. Предложили они нам за деньги шалаш уступить. Дескать, к ним друг приезжает из Швейцарии, и они ему хотели подарок сделать. Экзотику нашу показать. Он поживёт несколько дней, а мы вам за это заплатим.

Но мы с Артёмом люди благородные, от денег, конечно, отказались, а шалаш – пожалуйста, только условие: чтобы здесь всё чисто было, мусор не бросать, а сжигать или закапывать в землю. На том и порешили.

Дня через два проходим мимо, Артём говорит:

– Пойдём заглянем в шалаш.

Мы и пошли. Подошли, а там уже двое. Костерок разожгли, что-то в котелке варят. Мы извинились, попросили разрешения присесть к ним.

Один из них лысый, небольшого роста, довольно сильно картавит, но не противно, а даже как-то по-французски. Второй простого, видно, звания. Серьёзный и напряжённый.

Стали знакомиться.

Лысый говорит:

– Володя.

Я говорю:

– Как-то неудобно вас называть Володей, вы всё же старше нас.

– Нет, – говорит, – зовите просто Володя. Это для конспигации. Если сказать, что меня зовут, допустим, Владимиг Ильич, то уже больше шансов меня найти.

Второй тоже представился, но я не запомнил его имени, предположим, его звали Иван.

– Мы пголетагии, – продолжал Володя. – Вот Иван, он потомственный, настоящий пголетагий, а я тоже пголетагий, но умственного тгуда.

Мы тоже представились: Артём – юрист, я – писатель. Я всегда писателем представляюсь, может, потому, что на самом деле был писателем.

В первую нашу встречу мы совсем немного разговаривали, посидели, от чая отказались и ушли.

Артём по дороге говорит мне:

– Странные они какие-то.

– Да что же странного? – спрашиваю я.

– Почему-то он о конспирации заговорил.

– В шутку он сказал. С юмором человек, вот и шутит. Если бы действительно конспирировался, то вряд ли об этом стал говорить.

– И этот, второй, который пролетарий, – тоже какой-то подозрительный, смотрит вопрошающе, будто с опаскою. Оглядывается всё время.