Александр Щелоков - Я — начальник, ты — дурак

После разгрома 6-й немецкой армии под Сталинградом и пленения генерал-фельдмаршала Фридриха Паулюса, в Берлине родилась идея произвести обмен сына Сталина на генерала. Фраза «я фельдмаршалов на рядовых не меняю», якобы произнесенная Сталиным и впервые публично прозвучавшая в художественном фильме о Великой Отечественной войне, принята как официальная реакция Сталина на предложение об обмене сына.

А произносил ли эти слова Сталин?

Изучая историю с предложением фашисткой стороны об обмене пленными, которое было передано в Москву представителем Международного Красного Креста, я, при помощи бывшего командующего Московским военным округом генерал-полковника П. Артемьева, встретился в Барвихе с бывшим помощником Сталина А. Поскребышевым.

Встреча состоялась на даче. Могущественный в прошлом помощник Сталина. Которого в кинофильмах изображали высоким и статным, человек, которому с трепетом пожимали руку сталинские министры и маршалы, оказался маленьким и невзрачным. Весь его гонор, накопленный в прихожей кабинета великого вождя, выветрился и держался он так, словно старался быть как можно незаметнее.

Впрочем, в мою задачу не входит описать Поскребышева, с которым беседовал не более сорока минут — он все время делал вид, что куда-то торопится и не скрывал, что не очень рад встрече с корреспондентом. Я понимал его. Он боялся, что о нем где-то вспомнили и испытывал тревогу. Осуждать человека старого, цеплявшегося за жизнь, было бы неверно.

Страж дверей Сталинского кабинета, переживший и стремительный взлет и больное падение, не был человеком общительным. Только Артемьев, с которым они были знакомы многие годы, помог мне его разговорить.

Вот что рассказал непосредственный свидетель того, как Сталину было передано предложение об обмене сына:

«В кабинете нас было трое, Товарищ Сталин, Александр Михайлович (Маршал А. Василевский) и я. Товарищ Александр Михайлович доложил товарищу Сталину, что через международный Красный Крест поступило предложение обменять генерал-фельдмаршала Паулюса на Якова Джугашвили. Товарищ Сталин выслушал доклад, сказал: „Значит, предлагают обмен?“, повернулся и отошел к окну. Он несколько минут стоял, повернувшись к нам спиной. Не получив ни его ответа, ни разрешения уйти, мы ждали. Наконец, товарищ Сталин обернулся. Лицо его было спокойным. Он подошел к столу, не глядя на нас, сказал: „А что об этом скажут другие отцы?“.

Мы молчали. Товарищ Сталин поднял голову. «У вас все? Вы свободны». Мы вышли и к этому вопросу больше не возвращались».

Поздравляя в 1996 году кинорежиссера Юрия Озерова с семидесятипятилетием, я рассказал ему историю, приведенную выше, и спросил, как родились слова о фельдмаршале и рядовых, ставшие потом знаменитыми. «Редко в кино реплики действующих лиц бывают исторически точными», уклончиво ответил Ю. Озеров.

«Я маршалов на солдат не меняю», — это фраза афористичная, звонкая, но по существу глубоко торгашеская по своей внутренней сути.

«А что об этом скажут другие отцы?» — совсем другой оборот мысли. Совсем иная моральная позиция. Ценить ее каждому стоит самостоятельно.

Статью о Якове Cталине мне в тот раз опубликовать не удалось. Из ЦК партии поступило специальное указание в военную цензуру.

Сейчас нередко можно услышать, что любимым методом ЦК было прямое запрещение. Нет, это не совсем так. ЦК либо рекомендовал, либо не рекомендовал. Функции запрета возлагались на других. Есть ведь разница, правда?

С заданием дать информацию о заседании коллегии министерства обороны я приехал в здание министерства к назначенному сроку. В зале, где военачальники коллегиально вершили судьбы армии и флота, уже собрались все приглашенные. Середину зала занимал длинный стол, но генералы и адмиралы, не занимая своих мест за ним, выстроились в одну шеренгу вдоль стены. Так, чтобы быть лицом к министру обороны, когда он войдет в дверь.

Я встал в этот строй на левом фланге рядом с генерал-полковником М.Х. Калашником, который замещал отсутствовавшего начальника Главпура Епишева.

Гречко вошел в сопровождении порученца, торжественно несшего за маршалом министерскую папку с документами.

Оглядев выстроившихся в шеренгу членов коллегии, Гречко подошел к начальнику Генерального штаба, стоявшему первым на правом фланге. Пожал ему руку, справился о самочувствии, о здоровье жены. Затем, переходя от одного генерала к другому, он пожимал руки, обменивался со всеми парой — другой ничего не значащих фраз.

— Что у тебя с книгой? — спросил он Калашника. — Вышла?

— Уже печатают.

— Ну, буду ждать.

Следующим за министерским рукопожатием был я — подполковник, затесавшийся в шеренгу генералов.

Гречко потянул руку. Ладонь у него была узкая, твердая. Но ему требовалось произнести какие-то слова, чтобы не ломать ритуала.

Маршал посмотрел мне в глаза и сказал:

— Поздравляю с праздником!

В таких случаях по уставу поздравляемым положено в ответ кричать «Ура!». Однако я представил, как воспримут такой крик члены коллегии и потому только смиренно сказал:

— Благодарю вас.

Когда министр отошел, заинтригованный нашим разговором, Калашник спросил:

— С каким праздником он тебя поздравил?

Поскольку никаких праздников на два месяца вперед не предвиделось, ставить Гречко в неловкое положение мне не захотелось.

— Это личное, — сказал я скромно.

— Тогда прими и мои поздравления, — Калашник с чувством пожал мне руку.

Начальник Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского флота генерал армии Алексей Алексеевич Епишев на одном из совещаний политработников сказал: «Политорганам следует больше внимания уделять охотничьим коллективам. То, что сегодня у нас в армии называется охотой, давно стало обычной пьянкой, только в болотных сапогах».

В сорок девятом году двадцатого столетия в Чите, в штабе войск Забайкальского военного округа я получил назначение на должность командира первого огневого взвода первой батареи 13 артиллерийского дивизиона 7-й отдельной Хинганской кавалерийской дивизии. Едва получив предписание, ощутил в душе холодок. Командир дивизиона, к которому мне надлежало явиться, носил фамилию Лютов. Подумалось, что и характер у него может быть подстать имени. Тогда дело — труба.

Ожидая встречи с новым командиром, я представлял самые разные варианты ее проистечения, но так и не угадал. Трудно поверить, но после представления Лютов завел разговор со мной не о службе. Оглядев меня, он спросил: