А. Н. Хомченко - Этнограф Иосиф

Мужчина в защитном френче широко улыбнулся:

– Просто вы живёте в эпоху безверия, наш дорогой гость из будущего.

Он подозвал меня к окну:

– Смотрите сами.

Я подошёл и глянул:

До горизонтов – покуда хватало глаз – на необъятных просторах наливались соками гроздья отменного винограда, тысячи велосипедистов крутили педали, светом искусственных солнц освещая бока исполинских арбузов,

ярко-рыжее солнце сияло в безоблачных небесах, и всплескивали хвостами муксуны и омули в водах каналов, и шары апельсинов в грузовиках, и нежные девичьи руки, – вот, что увидел я и услышал:

хриплое дыхание велосипедистов, радостные песни девушек, срывавших с ветвей персики, их звонкий рассыпчатый смех, —

и подумал:

Всё возможно… всё возможно в наших горах.

…но однажды надо взять кирку.

– Сделал дело, гуляй смело, – подумал Курицын и решил отправиться погулять. Только собрался – вдруг раз —

внезапно приходит письмо на электронную почту:

– Пишет вам Борис Крюгер, я редактор канадского издательства (набор букв латиницей), мы в восторге, это потрясающе, это феноменально, ничего подобного мы не читали, за всю историю человечества не сыщется произведения, равного вашему, шлите ещё, мы хотим издать книжку ваших шедевров.

Заканчивалось письмо обещанием заплатить десять процентов.

Десять процентов! – сверкнуло в голове литератора.

Ох-хо-хо, – захолодело в сердце.

Не мешкая, он создал пятнадцать копий рассказа и послал их за океан.

Мигом, – почти мгновенно – отозвался Борис, откликнулся:

– Читал, читал и перечитывал, пятнадцать раз перечитывал текст, так и не понял: откуда Иосиф взялся? каково его происхождение?

– Гм, – озадачился Курицын. – И впрямь, недосмотр. Вопиющий пробел в изложении материала. Положение вещей необходимо срочно исправить.

И срочно исправил.

«Откуда есть пошла земля Русская» подробно описано в Повести временных лет.

И хотя меня гораздо больше занимает вопрос «Куда она пойдёт есть завтра?», как литератор со стажем, не могу не признать: важны вопросы происхождения, – и мы не вправе их игнорировать.

Взявшись рассказывать об Иосифе, следовало бы упомянуть: родом он из хорошей и крепкой семьи: папа – плотник, мама – белошвейка.

…то бишь происхождение его самое, что ни на есть, сомнительное.

Ну, откуда – скажите – на излёте двадцать третьего века взялся в городе плотник: все деревья наперечёт и к тому же внесены в Красную книгу, – на трёх страницах брошюрку.

Да и профессия белошвейки – если вдуматься – после запрета Думой кружевных трусов вызывает обоснованные подозрения.

В былые времена за такие корни натерпелся б Иосиф – а нынче что ж: демократия… машет топором папа, из полена добывает сына,

– тюк, тюк, —

Вот и Иосиф.

Не в том смысле, что дуб дубом.

Или носом вылитый Буратино, – нет.

Скорее безунывным нравом похож Иосиф на упомянутого сказочного героя.

Простодушием.

И неуёмным – не знающим устали – любопытством.

Сунуть нос в нарисованный очаг, обнаружить там дверь, за нею театр, – в этом весь он, Иосиф.

…конечно же, автор помнит: весь мир – театр, но не в каждом театре дают столь безалаберные и жизнерадостные постановки…

Однажды – три года назад – маменька сшила Иосифу курточку, а папа вручил золотой на учебники, и отправился наш герой в школу.

В высшую школу: учиться на исторического этнографа,

– чтобы ездить в командировки, глядеть, как жили народы в минувшие времена, —

иногда – не без этого – грызть три корочки хлеба в весёлой компании кота и лисы, —

словом, гаудеамус.

Хороший студент получился из Иосифа, – только похож он больше не на исторического этнографа, а на этнографического историка: вечно попадает в какие-то истории.

– Уж, не с себя ли написал я портрет? – обеспокоился Курицын, ведь и сам он частенько, что называется, вляпывался и местная пресса имела все основания пестреть заголовками: Курицын то, Курицын сё… хотя, следует признать, и манкировала возможностью… так что повод задаться вопросом у литератора определённо был.

– Да нет же, – поразмыслив, беспочвенными счёл свои опасения молодой человек. – Иосиф студент, а мои золотые денёчки давно позади.

– Просто похож, – пришёл к выводу.

Отлегло от души: не хватало ему ещё одного биографического романа, – с надрывом, с неразделённой любовью, с судьбой, с разговорами.

Курицын глянул в окно.

За окном чирикали воробьи и ясно светило солнышко. Неистовствовал на задворках черёмуховый май, будто публика на театральной галёрке, а на сцене стояла, скажем, Варенька в пачке: поза её изящна, шаг лёгок, ноги в прыжке прочерчивают параболу… об этом бы напечатать в вечёрке: на первой полосе репортаж, фотография на развороте, – убойный получился бы номер, разлетелся бы нарасхват.

Но нет, игнорирует пресса Вареньку.

О Курицыне не поминает.

За что и расплачивается мизерными тиражами, нищенски прозябая…

Курицын ведёт колонку в муниципальной газете, обозревает новинки культуры: кино, телевидение, то, что сейчас именуется литературой.

Как май, неистовствует он на задворках, – на первой полосе ругают чиновников. Не оставляя камня на камне, расправляются с бюрократией. С гневом обрушиваются на коррупцию. Фамилии предусмотрительно не называются, – аккуратно пускает персональные стрелы местная пресса, подбирая мишени, по возможности, безобидные. К примеру, начальники ЖЭКов. Кого как не коммунальщиков отчихвостить? За потёкшие кровли и дырявые трубы, за песочком не посыпанные тротуары, за надпись масляной краской «Зинка-дура», появившуюся в нашем парадном, как говорят, в год запуска первого спутника в космос.

Какая Зинка? Почему дура? – вопросы, вопросы…

– В Летний сад пойду, – решил Курицын.

Писатель Носов сидит на скамеечке и в бинокль наблюдает за Афродитой, перси свои обнажившую, приспустив беломраморные одеяния.

– Здравствуйте, Сергей Анатольевич, – приветствует писателя Курицын.

– Здравствуйте, Евгений. Присаживайтесь.

Устроился рядышком Курицын. О погоде бы поговорить: вежливый человек никогда не упустит случая сообщить свои фенологические наблюдения.

– Тепло.

– Да, май замечательный.

Курицын и Носов приятели: один худ, другой с бородой – это не мешает их дружбе.

– Чем занимаетесь, Сергей Анатольевич?

– Да вот, – писатель показывает на богиню биноклем. – Тайную жизнь памятника изучаю.

С изумлением глянул на культуртрегера и эрудита Курицын.

– Вам ли не знать, что в честь персон и событий водружаются памятники? А данное изваяние проходит по части скульптуры, предназначенной, как известно, для украшения города, служащей его аляповатой эстетике.