Франтишек Пиларж - Остров тетушки Каролины

После разрешения конфликта не в пользу администрации тюрьмы меня переправили в Британский музей. И хотя мне уже было восемнадцать лет, я радовался, как дитя, перемене места, ибо всегда отличался любознательностью. Но моя радость была омрачена новым спором – относительно того, в какой отдел следует меня поместить. Должен ли я находиться среди коллекций минералов или в отделе фольклора? С египетскими мумиями или в отделе тихоокеанской фауны? Спор тянулся несколько лет, и мистер Бембль не дожил до его окончания. Все эти годы я временно проживал среди редких рукописей и печатей. Воспользовавшись этим обстоятельством, я выучился читать и писать по-халдейски, что позже, когда я столкнулся с представителями власти, мне очень пригодилось. Но прежде чем окончательно решили, куда меня определить, произошло событие, которое снова изменило течение моей жизни.

Перелистывая однажды историю Британской империи, я вычитал, что дом каждого британского гражданина неприкосновенен. «Мой дом – моя крепость» – стояло там дословно, и сознание, что в Англии столько крепостей, наполнило меня чувством гордости и глубокого покоя. В то время я жил в большом дубовом шкафу, стоящем в зале с историческими печатями. Вдумываясь внимательно в смысл фразы: «Мой дом – моя крепость», – я постепенно пришел к убеждению, что моей крепостью является шкаф. Продолжая логически свою мысль, я установил, что если печати его величества короля неприкосновенны, это исключительно благодаря моим личным заслугам. А следовательно, я имею полное право претендовать на должность Хранителя печати.

Министерство юстиции, занимавшееся этим делом, опротестовало мою претензию, сообщив, что место уже занято герцогом Глостерским. Началась запутанная распря; при разборе ее выяснилось, что Ричард Львиное Сердце в тысяча сто девяносто первом году издал закон, в котором недвусмысленно говорилось, что если на место Хранителя печати появятся два претендента, один из них должен быть повешен и в назидание оставлен на виселице в течение одной недели. Герцог Глостерский отказался быть повешенным, мотивируя свой отказ тем, что он страдает головокружениями. Выходило: повесить нужно меня, ибо я на головокружение никогда не жаловался.

Мне ничего не оставалось, как, спасая свою жизнь, укрыться в шкафу, который являлся моей крепостью, а следовательно, был неприкосновенен. К сожалению, я забыл о существовании параграфа сто двадцать девятого закона от тысяча четыреста седьмого года, содержащего кое-какие поправки к ранее упомянутому закону от тысяча сто девяносто первого года. В одной из них упоминалось, что закон о неприкосновенности не распространяется на дом того британского гражданина, у которого не имеется хотя бы сотни фунтов стерлингов, могущих свидетельствовать о. его добропорядочности. Этих ста фунтов, разумеется, у меня не было.

Я подвергся осаде, которая длилась несколько дней, причем победа клонилась то в одну, то в другую сторону. Осада шкафа была поручена фирме «Пибоди и сыновья», принадлежащей ныне вдове Пибоди, и Экспедиционной конторе его величества короля; отчаявшись одержать победу в открытом бою, они вынесли шкаф, где я заперся, из музея и кинули его в Темзу.

Но моя крепость устояла даже тогда, когда ей пришлось превратиться в судно. Я поднял на нем британский флаг, проплыл, подгоняемый свежим юго-западным ветерком, мимо Вестминстерского аббатства и взял курс на устье Темзы.

Было раннее утро, когда мое судно вдруг тряхнуло и оно остановилось. Я убедился, что наскочил неподалеку от правого берега на одну из тех небольших песчаных отмелей, какие здесь нередко намывает река. Этот островок имел всего-навсего шесть шагов в длину и четыре в ширину; тем не менее не могло быть ни малейших сомнений, что это вновь открытый остров, не отмеченный до сих пор на морских картах среди территорий, принадлежащих Британской империи.

Я вышел из шкафа и водрузил на острове британский флаг.

Это была торжественная минута. Вскоре на берегу собрались огромные толпы народа, с восторгом приветствовавшие это историческое событие, ибо со времен Кука надежды как-нибудь расширить владения Британской империи свелись к минимуму.

Новость тотчас подхватили газеты. «Дейли мейл» и «Манчестер гардиан» на другой же день напечатали обширные комментарии по поводу этого события, доказывая, что новоприобретенная территория, очевидно, одна в системе британского содружества избежала вмешательства иностранных держав в свои внутренние дела и обязанностью правительства является отнестись к ней как к исторической реликвии. Условия этому вполне благоприятствуют, ибо остров слишком мал, чтобы на нем могла расположиться военная база какого-либо дружественного государства.

Журнал «Экономист», наоборот, склонен был преимущественное внимание обратить на хозяйственные вопросы, возникшие в связи с появлением новой территории. Он рекомендовал правительственным кругам, прежде чем они выскажутся, внимательно обдумать, какое из иностранных государств имеет право на рынки этого острова. С его точки зрения эксплуатацию природных богатств на сей раз следовало бы доверить или Габесу, или Эквадору, но ни в коем случае не Соединенным Штатам, как это обычно принято.

«Кто полагает, – гордо заявлял журнал, – что Британская империя собирается отказаться от права вести самостоятельную экономическую политику, тот глубоко заблуждается. Мы беремся любому доказать, что Англия сохранила в области экономики свой суверенитет и позволит эксплуатировать себя кому угодно, а не только привилегированным державам».

Таковы были отклики печати и общественности. Но событие это имело важные последствия и юридического характера, тесно связанные с моей особой.

Юристы тоже сказали свое слово; разумеется, их заинтересовала исключительность моего положения. Выяснилось, что пример капитана Кука никак нельзя приравнять к моему случаю. Капитан Кук открывал острова, до тех пор никому не принадлежавшие. Он открывал их, захватывал, и дальше все дело принимало естественный оборот и кончалось ко всеобщему благу. Юристы не имели никакого основания в чем-либо сомневаться.

Я же, уважаемый сэр, открыл часть Англии. Я занял ее и, несмотря на то, что судьба отказала мне в возможности убить хотя бы одного туземца, поднял на ней английский флаг.

В связи с этим моим действием возник в высшей степени сложный юридический казус. Надлежит ли открытый мной остров считать британским доминионом, колонией, коронной землей, протекторатом, мандатом, сферой влияния или самостоятельным государством?

Точки зрения юристов по этому поводу сильно расходились. По прошествии семи лет, в течение которых мой остров, непрерывно увеличиваясь, достиг двадцати семи ярдов, восьми башмаков и шести пальцев в длину и восьми ярдов, трех башмаков и девяти пальцев в ширину, ко мне, наконец, явился поверенный в делах его величества сэр Гораций Фицкильмарнок и сообщил: