Александр Белокопытов - Рассказы о литературном институте

Пока душа поет и ликует, не грех поинтересоваться у Маши: а замужем ли драгоценная Таня? Поэзия — поэзией, а проза — прозой, никуда не денешься. Презренный быт, он отовсюду давит и довлеет. Можно было и не интересоваться, какая, собственно говоря, разница, но по слишком серьезным глазам Вити я догадываюсь, что эта сторона жизни Тани для него не менее важна, чем ее творческие муки в области искусствоведения.

— Не замужем, детей нет, одни любовники! — режет Маша правду-матку, при этом радостно и с вызовом смотрит.

Чему это, интересно, она радуется? И еще смотрит с вызовом. На дуэль, что ли, вызывает? Мужа, Витя, у Тани нет, одни только любовники. Одни любовники и больше никого. Как же ей, такой сладкой девушке, уберечься от любовников? Дело понятное. Но все равно обидно. Я лично — не ревнив, а вот Витя — ревнив, он вообще всех женщин ко всем мужчинам ревнует. Встретит, бывало, на улице незнакомую девушку с парнем — и давай ее ревновать! Неделю может ревновать, пока не устанет. Такой человек. Но делает это молча, переживает в себе, только скрипит зубами.

Вот и сейчас, не знаю, как меня, а его слова Маши обескураживают. Вообще-то он относится к женщинам свысока и с долей скепсиса, но, тем не менее, я вижу в его сердце рождение подвига. Это — плохо. В такие моменты он становится похожим на истукана. «Витя, — хочется сказать мне, — зачем ты так пристально смотришь на Таню. Не надо на нее так смотреть. Она из Англии, — англичанка, точнее ирландка, но нам с тобой это все равно. Она случайная гостья, залетная птичка, пусть и экзотическая. А ты простой саратовский увалень, хоть и хороший прозаик. Она улетит, а ты останешься со своим курносым носом. Не трави себе душу, не рви сердце, будешь потом страдать, я тебя знаю». Не внимает моим словам Витя, вонзается в Таню глазами, как штопорами, и молчит, и мрачнеет.

Нет, нельзя так поступать. Нельзя быть таким неравнодушным. Так ни в кино, ни в театр пойти невозможно. Только решишь приобщиться к искусству, пойдешь, а там — раз! — подстерегает тебя любовное томление и сердце вдребезги! Так нельзя.

Маша, всепонимающая Маша решительно обращается к литературе. Ну, это ее конек. Что ж, почему бы нет. Мы тоже не лыком шиты. И мировую литературу знаем, и английскую знаем, не особенно хорошо, но знаем. Шекспира, Байрона, к примеру, про Вордсворда с Кольриджем и «озерную школу» слыхали, даже про Джойса слыхали. Он еще у нас не издан, а мы в курсе. Джойс — сила. Он там, в своем знаменитом романе много всякого умного навертел, даже умудрился историю английского языка показать в процессе развития. Вот какой молодец! Когда Джойс будет, наконец издан, и попадет нам в руки, с великим разочарованием придется отложить его навсегда после прочтения тридцати страниц, слишком неудобоваримым окажется он для ума и сердца.

Поговорили об английской литературе, хорошо так поговорили, подробно. Отдали дань Тане, показали, что мы интеллигентные люди, англичан уважаем, даже Мэлори с его королем Артуром приплели и Ричарда Баха с чайкой. Пока не осенило: что это мы в нее вцепились, в английскую литературу, когда у нас своей предостаточно. Слава Богу, и Пушкин был, и Толстой, и Достоевский.

— О, Льеф, о, Фьодор! — с восхищением произносит Таня. С именем наших титанов все остальное повергается в прах. Даже — Джойс. Они — на непререкаемой высоте.

Но давайте будем благоразумны, серьезные животрепещущие темы — для серьезных людей. А нам — лучше не увлекаться. По крайней мере — сейчас. А то начнешь думать, — думаешь, думаешь, ломаешь голову, а толку — нет. Дух как томился, так и продолжает томиться. И нет ему ответа.

Разговор сам по себе сворачивает к более понятной и приятной нам теме, закручивается вокруг бутылки, которая катастрофически обмелела. Тут есть о чем поговорить. И о выборе, и о достоинстве напитков, и о сочетании желаемого и действительного. А выбор, как и достоинство, у человека должен быть всегда. Маша всем горячительным напиткам предпочитает пиво, лучше баварское. Водку пьет, но с неохотой, плачет, но пьет. Витя — давний любитель портвейна, крепкого и сладкого, в больших темных бутылках. Раньше он пил его из пивных кружек, причмокивал от удовольствия и пил. Теперь, в связи с недостижимостью цели, вынужден пить водку, обливаться горючими слезами и пить. Вкус портвейна им почти утерян. Я тоже плачу и пью все подряд, что есть в сию секунду, — и пиво, и водку, человек я в этом смысле разносторонний. Таня — патриотка, любит виски. Может выпить и водки, к водке относится уважительно, и даже рому, а вот джин не приемлет, с него потом голова ва-ва. Джин действительно большая бяка, он одеколоном отдает, ну его к черту! Таня права, виски — хорошо, а водка — еще лучше. Пусть зачастую она и сомнительного качества, зато всех сидящих за столом сплачивает и роднит.

— Отчего русский человек, такой умный, добрый, очень христианский, как может быть никто другой в мире, так много при этом пьет? В Англии так не пьют, — вопрошает Таня. Маша, доведя до наших ушей скорбный смысл, коварно от себя добавляет: — Бесстыдно и беспробудно…

Ах ты, Маша, молодая да ранняя, куда повернула! Догадаться несложно, имеет в виду: почему так по-свински и безобразно? Ладно, Бог с ней… Но что ответить Тане на вопрос вопросов, когда ответа на него не было, и нет. Не скажешь же ей, что если бы не водка — русский человек давно бы уже страданий не вынес! Не поймет. А что касается Англии, если бы она так пила, то давно бы уже захлебнулась и пошла ко дну… Таня смотрит на нас почти умоляюще, надо полагать, она нас жалеет.

— Эх, Таня, родной человек! А как, скажи, не выпить, когда душа вдруг начинает непонятно от чего страдать и сердце слезами обливаться? Как тут не занять и не выпить? Это вы, англичане, люди слишком культурные, чопорные и хитрые, как немцы, никогда последних штанов и якобы честного имени не пропьете. А мы — нет, мы так не можем и не хотим! — Объясняю я, как могу, вопрошаю и укоряю.

Таня соглашается, действительно, у них в Англии пьют более аккуратно, но пьяницы тоже есть, правда, мало, а немцев она за их высокомерие и лающий язык сама не любит.

— Они ж фашисты! — вносит ясность Витя.

— А Гете?! — возмущается Маша и надувает щеки.

Она, пожалуй, права. Против Гете — не попрешь. И Витя прав, по-своему, но прав. Я с ним согласен, эти герр Гансы и фрау Эльзы ребята еще те. Я разливаю водку и спешу объявить перемирие:

— За дружбу!

Какое хорошее слово «дружба», ей-Богу. Бутылка опустела. Маша взяла ее и посмотрела в горлышко, как в подзорную трубу.

— Нету, — говорит, — ни фига.

— Ни фьи-га? — спрашивает Таня по-русски и удивленно смотрит на всех.

— Ни фига! — подтверждает Маша, складывает пальцы в кукиш и вертит им перед ее носом.