Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа

И она подала ему тетрадку.

Попов взял тетрадку и долго молчал.

– Читай, читай. У тебя очень интересное сочинение.

– "Я жил с родителями в Тарховке, – прочел Вадим. – Мы снимали дачу из двух комнат с верандой.

У хозяев дачи была собака овчарка по кличке Джек и кот Васька. Близко за домом было озеро Разлив. Мы туда ходили купаться, и один раз я даже чуть не утонул, но зато научился плавать. Там на соседней даче жила девочка по имени Лиза, и я с ней часто играл в лапту, и мы еще собирали вместе грибы, и один раз я нашел подберезовик, но он оказался поганкой, и все очень смеялись".

– Достаточно, – сказала Мария Германовна. – Ты ведь сидишь рядом с Навяжским? У меня такое впечатление, что один из вас списал сочинение у другого.

– Я не списывал, – сказал Вадька.

– Я тоже, – сказал Шура.

– Первым подал мне свое сочинение Навяжский.

Значит, он написал раньше. Я делаю вывод, что списал ты, Вадим.

– Я не списывал.

– Ну как же так? У тебя же в сочинении все то же самое.

– Не то же самое: у него девочку зовут Нелли, а у меня Лизой, у него кошка, а у меня кот. Они играли в серсо, а мы в лапту. И у него мухомор, а у меня поганка. У него река, у меня озеро. Он жил на Сиверской, а я в Тарховке. Что же общего?

– Все у вас общее, – сказала Мария Германовна. – И собака, и кошка, и девочка, и оба чуть не утонули, и оба научились плавать, и над обоими смеялись в вашей грибной истории. Только ты решил, что если изменишь имена, так никто не догадается. А я догадалась.

Интересно, что скажет класс. Ну, кто хочет сказать?

– Можно мне? – сказала Таня Чиркина. – Может быть, они оба жили на одной даче и потому у них все так похоже?

– Я тоже так думаю, – сказал Олег Яковлев, – у них у обоих собаку зовут Джек.

– А я думаю, – сказал Гершанович, – может быть, они оба списали у кого-нибудь еще?

– Нет, больше ни у кого нет ни собак, ни кошек, – сказала Мария Германовна. – И никто больше не тонул. И вообще, чтобы списывали – это у нас в первый раз.

– Ладно, – сказал Попов. – Я списал у Навяжского. Мне очень понравилось, как он провел лето. А мы все лето провели в городе. И не было у меня ни собаки, ни кошки, ни знакомой девочки. И грибов никаких не было. Даже поганок. И было ужасно скучно и неинтересно. Больше я списывать не буду. Простите меня.

Мне очень стыдно.

– Ну как? Простим ему? – спросила Мария Германовна.

– Простим! – закричали мы.

– А "неудовлетворительно" я все же тебе поставлю, – сказала Мария Германовна.

– А если я сейчас напишу новое сочинение и всю правду?

– Напиши, – сказала Мария Германовна. – Мы сейчас проведем диктант, а ты пиши сочинение.

И Вадя написал: "Я проводил лето плохо. Мы все лето были в городе, и мне было очень скучно. У меня не было ни собаки, ни кошки, ни знакомых девочек Нелли и Лизы. Я не ходил купаться на речку, не тонул и не плавал, не собирал грибы и не нашел ни мухомора, ни поганки. Вот почему я списал сочинение у А. Навяжского и Мария Германовна поставила мне "неудовлетворительно ".

Мария Германовна прочла нам вслух Вадино сочинение и сказала:

– У тебя в сочинении нет ни одной ошибки и все правда. Я ставлю тебе "Оч. хор.".

Когда Мария Владимировна Серкова первый раз вошла в класс, никому не могло прийти в голову, что она будет преподавать нам математику. Вот прошло 54 года, а я вижу ее, как тогда. Это была стройная, изящная женщина с узкими зеленоватыми глазами, с тонкими чертами лица, с лебединой шеей и каштановыми волосами, которые обхватывала кольцом черная бархатная ленточка. Казалось, что Мария Владимировна сейчас начнет танцевать или, в крайнем случае, запоет лирическую песенку. А когда она подошла к доске, можно было подумать, что она нарисует цветок или балерину. Ее рука с мелком двигалась, как во французской пантомиме. При этом она смотрела на нас строгим взглядом, но где-то в глубине ее глаз блуждала улыбка. Было приятно на нее смотреть, но она требовала, чтобы мы смотрели на доску. А на доске тем временем возникали цифры, математические знаки и прямые линии.

Я не любил математику и считал ее скучнейшим делом. И я был такой не один. А Мария Владимировна была влюблена в свой предмет. У нее был с ним явный роман, который она не пыталась скрывать. Когда она писала на доске "А+Б", казалось, что сейчас она допишет "=любовь". Когда она вычерчивала тонкими линиями плюсы и минусы, глаза ее лучились и она хорошела. Она наслаждалась своими линиями и числами. А я корпел над пустяковой задачей и не мог ее решить. Мне даже не могла помочь подсказка Зои Тереховко.

– НУ что, Поляков? – спросила, подойдя ко мне, Мария Владимировна.

– Не понимаю, – сказал я.

– Не понимаешь или не хочешь понять? Это же очень просто, нужно только немножко подумать Ну вот, смотри…

И она, как будто переставляет в комнате мебель стала бережно передвигать числа.

Все было легко, просто, понятно, не вызывало никаких сомнений, и мне стало даже неловко, – как я мог этого не понимать. Но только Мария Владимировна отошла от меня, я сразу же перестал понимать, все цифры разбежались в стороны, и я никак не мог их собрать. Бухштаб, Гурьев, Кричинская, Мошкович, Чернов – все подали свои тетрадки, а я сидел над своей задачей, сопел, зачеркивал, но у меня ничего не получалось.

– Ну, как дела, Поляков? – спросила Мария Владимировна.

Плохо, – сказал я. – Я не виноват, что у меня нет способностей к математике.

– Это возможно, но давай все-таки проверим Или к доске.

Я пошел к доске, как на казнь.

– Пиши условия задачи: в первый день недели в понедельник, ученику задали урок, который он должен сыл приготовить через семь дней. Но эпидемия дифтерита заставила прекратить занятия в классе. Она началась в четверг, и учеников распустили на четырнадцать дней. А предмет, по которому был задан урок, должен был состояться в субботу. Спрашивается, сколько дней ученик мог ничего не делать?

Задача мне пришлась по вкусу.

Я стал думать: эпидемия началась в четверг, значит, учеников распустили в четверг, через 14 дней был четверг, а суббота – это шестнадцатый день. Значит, готовить урок на 15-й день. Значит, 15 минус один – можно ничего не делать.

– Четырнадцать дней, – радостно воскликнул я, – целых две недели!

– Вот видишь, – сказала Мария Владимировна, – тебе нравится ничего не делать, тебя это увлекает, и ты сразу решил задачу. Значит, надо только заинтересоваться. Нет, у тебя есть способности.

Трудные были дни.

И хотя все делалось для нас – детей, хотя наши отцы и матери во всем отказывали себе, чтобы мы не ощущали голода и холода, но мы мерзли и часто мечтали о маленьком кусочке хлеба, о квадратике сахара, вместо надоевшего и тоже не столь частого сахарина, об оладиях из картофельной шелухи или о торте из пшеничной крупы.