Феликс Кривин - Всемирная история в анекдотах

Когда народ безмолвствует, от тише воды, ниже травы. В народе тихость иногда сочетается с низостью.

На пути от капитализма к социализму советский человек всегда преследовал высокую, благородную цель. Непонятно только, за что он ее преследовал.

Нельзя строить коммунизм в стране, в которой живешь. Это должна быть страна, отдельно взятая для строительства коммунизма.

Поэтому прежде, чем строить, нужно выбрать страну. Это может быть Америка, Германия. Франция. Страна, экономически развитая и еще не разоренная строительством коммунизма.

Хороша Швейцария — и природой, и банками, в которые можно поместить капитал. Потому что какой бы богатой ни была страна, приезжать в нее нужно только со своим капиталом. Лучше даже сначала переправить туда капитал, необходимый вам для построения коммунизма.

Существенный вопрос — откуда брать капитал. Обычно он берется из чужой собственности. На первом этапе путем ее национализации, а на втором — путем приватизации. Сначала чужая собственность национализируется в государственную, а потом государственная приватизируется в частную, но уже свою.

Главное — свалить в государстве экономику, чтоб она плохо лежала, а там — бери, что плохо лежит, переправляй в отдельно взятую страну и строй там коммунизм для личного пользования.

Именно для личного. Нельзя строить коммунизм в масштабах страны, его можно строить только в масштабах семьи и ближайших родственников. Построение в масштабах страны необходимо лишь для первоначального накопления капитала, чтобы мобилизовать широкие массы на самоотверженный труд, который впоследствии будет использован для построения вашего коммунизма.

Первоначальное накопление капитала опустошает страну, делает ее совершенно непригодной для жизни, поэтому строить коммунизм нужно в стране, отдельно взятой от места накопления капитала.

У советского человека было постоянное ощущение, что он что-то должен своей родине. Он даже песню такую сочинил: «Но где бы я ни был и что бы ни делал, пред родиной вечно в долгу».

Черт побери! Работаешь на нее, работаешь — и все равно в долгу. Но как мы залезли в такие долги? Что нам такого сделала родина, что мы принуждены всю жизнь с ней расплачиваться?

Любовь — чувство прихотливое, переменчивое, но родину нужно любить всю жизнь одну и ту же. Попробуй ей изменить, как ты изменяешь мелким родственникам! За измену родственникам не судят, а тут так осудят, что не увидишь ни родины, ни родственников. Поэтому советского человека старались не выпускать из страны, чтоб оградить его от соблазна полюбить другую родину. Хотя и перед другой родиной у советского человека был долг, который он называл интернациональным долгом.

Живет он, допустим, у себя, на своей родине, и вдруг спохватывается: что-то он другой родине должен. И тогда он собирает своих воинов-интернационалистов и вводит их как ни в чем не бывало в другую страну. Астрологи утверждают, что обычно это происходило в год Обезьяны. Или накануне года Обезьяны. Возможно, в память о том, что в год Обезьяны 1380-й мы прогнали со своей земли татаро-монгольских интернационалистов. А в год Обезьяны 1812-й — французских интернационалистов. А в год Обезьяны 1944-й — немецких интернационалистов.

Оно очень древнее — чувство долга перед чужой родиной. Но и современное при этом. Сейчас, когда на месте нашей бывшей советской родины появилось много несоветских родин, многие бросились выполнять этот долг. Тут уже смешались все долги — национальные, интернациональные, — не поймешь, кто какой выполняет.

Но некоторые уже приходят к мысли: лучше нам, как в песне поется, быть пред родиной вечно в долгу, чем вот так выполнять свой долг перед родиной.

Картины грустного былого на свет являются из тьмы.

Мы требуем свободы слова! — жестикулировали мы.

И нас поставили на место. Но не безмолвствовал народ.

Мы требуем свободы жеста! — кривил он мимикою рот.

И эту силу, эту страстность уже никто сдержать не мог.

И нам провозгласили гласность и разрешили сделать вздох.

И вихрь неслыханных созвучий понесся устно и в печать…

И говорить нас нынче учат те, что учили нас молчать.

Сто пятьдесят лет первой постановки «Ревизора».

Начинается его постановка в масштабах страны, причем в совершенно новой редакции.

Городничие станут ревизорами. Почтмейстеры станут ревизорами. Все великие взяточники станут великими ревизорами, а Хлестаковым отведут место в парламенте, пускай поговорят, пока ревизоры грабят награбленное и гробят все остальное.

Первый результат — уже через неделю, 26 апреля. Чернобыль.

Он гордился тем, что он советский человек, сначала тем, что он октябренок, юный ленинец, потом тем, что он пионер, потом тем, что он комсомолец, помощник партии, борец за дело партии, потом гордился тем, что он член партии, потом тем, что вышел из партии, что не имеет никакого отношения к партии, что он человек беспартийный, не советский, антисоветский, еще бы немного денег, и он гордился бы, что он капиталист, но денег пока нет — и неизвестно, будут ли, и все равно он гордится, хотя есть определенные трудности для гордости, быть антисоветским человеком и не иметь ни копья — это нонсенс, нонсенсус, как принято говорить сейчас, но и не иметь гордости советскому человеку, хотя и бывшему, но все же советскому человеку, — это тоже нонсенсус, потому что гордость — это единственное его достояние, а иметь достояния и при этом не иметь ни копья, это, согласитесь, самый большой нонсенсус.

У входа в рынок человек чувствует себя, как спортсмен, освобожденный от всех дорыночных правил и ограничений. Баскетболисты смело вступают в борьбу с велосипедистами, самбисты с волейболистами, а прыгуны в воду могут в любой момент выпрыгнуть из воды и пройтись по бревну, перешагивая через голову, свою или чужую.

Рыночные отношения. Главное прикинуть, где больший призовой фонд, а уже потом, исходя из этого, определяться по виду спорта.