Евгений Козловский - Гувернантка

— Чё пялиссься? — приостановился совестливый сержант, проходя мимо с огромными часами на плече. — Вещи казенные…

— А дача? — спросила Аглая.

— Дача? — не понял аглаиной логики мент. — Дача тоже казенная. Детскому дому, наверное, передадут…

Навстречу грузчикам по аллее шагали Кузьма Егорович и Жюли со спящею Машенькой на плече.

— Злорадствуешь? — бросил Кузьма Егорович Аглае, проходя мимо. — Вовремя смылась? — а та, вдогонку, потянулась к Машеньке, вошла в дом…

— Не трогайте! — неприязненно произнесла Жюли по-русски. — Разбýдите.

Аглая приостановилась:

— Vous pouvez parlez français, si vous voulez bien.

— Вот еще, по-французски! — передернула Жюли плечами и понесла Машеньку в детскую.

— Я, Кузьма Егорович… — опустила Аглая глаза. — Если вам негде пожить… Кутузовскую тоже, наверное, отберут. Я на два месяца уезжаю, так что…

Кузьма Егорович подошел к Аглае, нежно, благодарно поцеловал:

— Извини. За всё.

Жюли выглянула из детской, ревниво сверкнула глазками:

— Кузьма, можно вас? Помогите… Эти антикоммунисты унесли кроватку.

Кузьма Егорович развел руками и пошел к Жюли.

— Я твоей ё…ой партии, — закричал Никита с порога, — иск на пятьдесят тысяч предъявлю! Долларов! Кутузовскую опечатали, аппаратуру на лестницу вышвырнули!

— Ты вон ей предъявляй! — высунулся Кузьма Егорович и кивнул на Веронику. — Не ее бы статья…

— А нечего проституток из Парижа выписывать! — хмыкнула Вероника.

— Это кто проститутка? — осведомилась Жюли и тут же сама и ответила: — Это ты — проститутка!

— Твоя мачеха утверждает, — с удовольствием перевела Аглая Никите, — что твоя новая супруга — проститутка.

— Как вам не стыдно! — появилась на пороге пробудившаяся Машенька. — Такие слова при ребенке!

Вероника, хоть и в подвенечном, хоть и в пылу скандала, а не упускала сверкать блицем своей «мыльницы».

— Снимай-снимай! — заорал Кузьма Егорович. — Тебе партия все дала, а ты!..

— Мне??!

Перепалка перерастала в настоящий итальянский скандал: все орали, чуть не вцеплялись друг другу в волосы; таскающие мебель менты ходили мимо, деликатно стараясь не видеть — не слышать… как вдруг Кузьма Егорович как бы выпал из ситуации: прислушался, поднял указательный палец.

Состояние и жест оказались заразительными: замолчали все, и тогда явственно стал внятен специфический зуммер вертушки-кремлёвки из верхнего кабинета.

Тихо, ступая почему-то чуть не на цыпочках, Кузьма Егорович пошел на звук и все остальные — так же тихо — за ним.

В кабинете Кузьма Егорович замедлил шаг.

— А если это уже не тебя, папа? — шепотом спросил Никита.

— Меня! — ответил Кузьма Егорович, и по тону его было совершенно понятно, что он точно знает: его. — Меня!!

Все замерли перед телефоном, который звонил — не уставал. Кузьма Егорович протянул руку, но, как в последний момент оказалось, вовсе не чтобы ответить, а чтобы отмерить ее от локтя ребром другой ладони.

— Только я — не возьму! — и засмеялся.

Присутствующие переглянулись и заулыбались тоже, а Кузьма Егорович уже хохотал:

— Не возьму! Пускай сами теперь выкручиваются!

И все хохотали до слез, точно Кузьма Егорович и впрямь сказал что-то уморительное, и сквозь спазмы проговаривали только кусочки, отрывочки его фразы:

— Пускай…

— Сами…

— Выкру…

— Выкру…

— Выкручиваются…

Мебельный грузовик-фургон, натужно пыхтя и на каждой кочке переваливаясь чуть не до переворота, пилил по Москве.

На переднем сиденьи, рядом с водителем, ужались Никита и Вероника, а на колени умудрились примостить еще и Машеньку. Внутри же, в самом фургоне, полутемном, ибо свет проникал только в щелочку неплотно сомкнутых задних ворот-дверей, расположились в разных углах, на тюках с одеждою, Кузьма Егорович и Жюли.

Кроме десятка знакомых нам ленинов, вещей, в общем-то, было чуть, и особо среди них выделялись чемоданы и картонки, с которыми три месяца тому ступила Жюли на московскую землю.

— В общем, так! — сказал Кузьма Егорович, не без труда обретая равновесие после очередного ухаба. — Заезжаем на Кутузовский за никитиным барахлом. Потом — в Черемушки. А уж потом отвезем ваши вещи в Шереметьево. Лады?

Жюли, пошатываясь, как юнга в шторм, перебралась к Кузьме Егоровичу поближе.

— Я еще плохо понимаю по-русски, — сказала. — Но, кажется, Кузьма, вы меня снова гоните? Надоела?

— Я подозреваю, — объяснил тот, — что твои лягушатники сегодня же перестанут тебе платить.

— Nye v dyengach chchastye, — нежно проворковала Жюли и прикоснулась к Кузьме Егоровичу.

— Ты не знаешь, что такое хрущоба в Черемушках!

— S milym i v chalache ray, — парировала Жюли и приластилась.

— Так это с милым, — буркнул закомплексованный Кузьма Егорович и красноречиво покосился долу. — Постой-ка! — вдруг встрепенулся. — Ого! — прислушался к низу живота с восторженным изумлением. — Ого! О-го-го! — и, не в силах сдержать темперамент, бросился на Жюли.

И московские ухабы нежно повалили парочку прямо между ленинами, между тюками с одеждою, между чемоданами и картонками Жюли, а грузовик все переваливался и переваливался по очередной столичной улице…

Кузьма Егорович, Жюли и Машенька, напевающая французскую песенку, сидели в обшарпанной, с низким потолком комнате и играли в подкидного.

— Фу, Маша! — сказала Жюли и покосилась на приоткрытую дверь, за которою видны были склонившиеся над столом Вероника с Никитою, — это песня совсем непристойная!

— Веронику боишься? — ехидно спросила Машенька и продолжила петь.

— Фу, стыдно!

Но тут как раз Вероника появилась сама и, смешав карты, выложила на стол макет предвыборного плаката: МОЛОДЕЖНАЯ РОК-ПАРТИЯ: ГОЛОСУЙТЕ ЗА НИКИТУ КРОПАЧЕВА, — ниже фото, еще ниже — СЫНА КУЗЬМЫ КРОПАЧЕВА.

— Ничего, папа, — возник Никита из-за спины супруги и положил отцу на плечо руку, как на известной картине. — Но мы пойдем другим путем.

Кузьма Егорович поизучал бумагу, буркнул иронически:

— Партия… Ты, что ли, придумала меня приплести?

— Все должно передаваться по наследству, папочка, — ответила Вероника. -Особенно власть. Но нам нужны деньги. Много денег.

Кузьма Егорович продемонстрировал более чем скромную обстановку и развел руками: вот, дескать, все, что я стяжал за жизнь в аппарате. Вероника незаметно ткнула мужа в бок.

— Знаем-знаем, — сказал Никита. — Идейный коммунист. Бессребреник, -и, хитро подмигнув, кивнул на выстроившихся в рядок вождей.

— Что? — передразнил-подмигнул Кузьма Егорович.

Никита взял одного из лениных и подкинул разок-другой, пробуя навес:

— Неужто ж они такие простые, твои подчиненные, что дарили тебе из года в год вождей без внутреннего, так сказать, содержания?