Алекс Норк - Маргарита

Ришельевич тычет в коньячный рог пальцем.

— Угостишь?

— В подарок везу.

Депутат известный жрет «Импазу» как семечки, из правительства люди — кого только нет.

Он не успел сесть в кресло, рядом со своим заместителем, как самолет потянули на взлетку.

— Ну и с богом, — говорит заместитель, — спасибо еще надо сказать.

Командир, проходя по салону заметил — не дожидаясь положенных угощений, многие прихватили с собой и пить начали загодя.

Этим людям, конечно, замечаний не сделаешь.

Он привычно пустил лайнер по взлетке, привычно оторвался и, набирая высоту, очень мягко начал вираж.

И раньше времени дал команду убрать предупреждающие в салоне огни — если там вообще обратили на них внимание и кто-то пристегивался.

Стюардессы тоже поскорей приступили к работе.

Все шло нормально.

Шестая минута полета.

…

Восьмая, он уже ложится на курс.

Молоденькая старшая стюардесса вдруг заявилась.

— Там, там, черный петух на правом крыле.

Штурман, бортмеханик, второй пилот уставились на нее…

Командир не очень пришел в удивление.

Но не порадовало — «Колес наглоталась, думает, теперь ей все можно».

— Да вы посмотрите, пойдите и посмотрите!

— Что он там делает? — флегматично произнес командир.

— Обшивку клюет.

Они с бортмехаником обменялись ироничными взглядами.

— Ну, прогуляйся.

Тот лениво отправился.

Стюардесса побежала вперед.

Когда бортмеханик оказался в салоне, почувствовал сразу, что что-то все-таки происходит — люди прилипли к иллюминаторам, а по центру у правой линии кресел их целое скопище.

Стюардесса, и другая с ней вместе, упрашивали расступиться и дать пройти.

— Позвольте, — мягко произносил бортмеханик, — позвольте, пожалуйста.

И когда люди по центру ему уступили, попросил:

— Ненадолго совсем освободите вот это крайнее, у иллюминатора, кресло.

Странно, слово «петух» было произнесено уже несколько раз.

Какой петух при скорости восемьсот пятьдесят километров в час?

Наконец, он сел в кресло…

На крыле — большущий черный петух.

Невозможно.

Прямо перед ним, почти у борта был настоящий петух.

— Невозможно, — вслух произнес бортмеханик.

— Вы посмотрите, чем он занимается! — тревожно произнес женский голос из кресла за ним.

Петух бил клювом обшивку.

От каждого удара в обшивке появлялась новая дырочка.

Петух работал целенаправленно — пробил уже дырки «в линию» от переднего края крыла к концу, где закрылки, и сейчас, в полуметре от первой, добивал вторую такую же линию.

Бортмеханик вдруг понял, что сейчас будет — полоску обшивки сорвет с крыла.

Петух быстро довел работу, обшивку дернуло, загибаясь куском, она поползла.

— Петя, — похолодел бортмеханик, — куриную твою мать! Ты что делаешь?!

Петух скосил на иллюминатор глазом, перескочил дальше и начал долбать новую линию.

— Пустите, пустите! — расталкивая людей, бортмеханик устремился к пилотской кабине.

— Командир, там аппарат какой-то в виде петуха, срывает с крыла обшивку.

Командир сам почувствовал уже легкую, но вибрацию справа.

— При таком темпе у нас три минуты, — бортмеханик стал с трудом выговаривать, — четыре — максимум.

Четыре? Они уже не вернутся на аэродром. Куда?.. На какой-то военный? Переговоры займут больше времени.

— В салон! — приказал он. — Предупреди — это не падение, а резкий сброс высоты. Штурман, где облака?

— На трех километрах.

Так, на прорыв в «видимость» уйдет примерно минута. Там вода где-то, Клязьменское уже прошли, но должна быть Ока.

— Командир, где-то рядом Ока, — говорит штурман, хорошо что спокойным голосом.

Самолет уже идет вниз с приличным ощущением невесомости. Чертовы облака все еще внизу далеко.

Дернуло справа, отчетливо дернуло.

— Закрылки?

Второй пилот отвечает, и тоже спокойно:

— В рабочем, никаких аварийных сигналов.

Надежда теперь на непотерю управления. Если задеть воду крылом — конец.

— Скорость четыреста, — сообщает второй пилот.

Да, он сбрасывает, но совсем, «до посадочной», скорость сбрасывать нельзя — на малой самолет нырнет в воду носом, потом вскинется корпусом вертикально — это тоже конец.

Какую выбрать на воду скорость?

Учеба, аварийные тренажи…

Да, двести пятьдесят где-то, и держать ее три-четыре секунды, потом — отключение двигателей.

Близко совсем облака, штурман взялся уже за бинокль.

— Входим в облака, командир.

Наконец.

Но еще раз дернуло и сразу стало слегка мотать.

Ну, так бы вот только, с этим он справится.

Еще облака… нет, закончились.

— Воду!

Нельзя ему повышать голос.

— Вижу, есть вода!

Он сам что-то видит.

— А хватит?

— Большая, выходи креном на тридцать.

А черт, сильно стало мотать.

Но крен, похоже, ему удается.

Удается, а дальше?

Он не знает, что будет дальше!

Спокойней, тверже, удерживать надо баланс.

Все где-то уже на грани…

Промелькнуло вдруг — если бы мог обменять свою жизнь на эту посадку, на секунду бы не задумался.

Молоденькая старшая стюардесса молилась у входа в кабину.

— Господи, помоги! Мне-то за что?

— Я-то, милочка, очень хорошо знаю за что.

Бывшая «старшая» вошла в салон, там… всё стонало и выло.

— Молчать, сукины дети! Асс за штурвалом! Рылами заставлю вытирать каждого, кто обгадится!

Она присмотрелась — тот вон, мордатый, уже приготовился.

Стюардесса подскочила и сорвала туфлю с длинным каблуком.

— Я тебе нагажу, я тебя научу, сукин сын!

Мордатый спрятал в колени голову и заскулил.

В диспетчерской недоумевали.

Вызванный начальник аэродромной службы скоро явился.

— Что тут у вас?

— Женевский борт не выходит на связь. Должны уже пятнадцать минут быть в воздухе. Вон, поглядите, стоят на взлетке, жгут топливо, и ни с места.

Начальник удивился, пожал плечами.

— Сейчас пошлю на бетонку машину, пусть объяснятся как-нибудь знаками через кабину пилота.

Было заметно, небо похолодело, стало выше и строже.

Апокалипсис

«Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще… гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его».