Алекс Норк - Еще не вечер

Виктор почти не раздумывал, когда предложили поработать на периферии в должности прокурора города.

В Московской прокуратуре он был из ряда «белых ворон», и без влиятельных связей. В ранге советника второго ранга, то есть подполковника, так можно долго еще сидеть, а тут повышение сразу, и возврат в Москву через пять-шесть лет ему гарантирован.

Однако не это, а психологическое состояние сыграло главную роль, — унылость в последнее время придавила, ощущенье незначительной жизни, но хуже всего — жизнь эта может так и дальше длиться и так, никакой, и закончиться.

А новое место хорошо уже тем, что он, во-первых, станет полным начальником прокурорской местной системы и, во-вторых, одним из главных лиц города; захотелось чего-то вроде первого парня на деревне, прямо перед отъездом он всем организмом почувствовал — ужасно этого хочет! К тому же, возникает реальная перспектива выслуги на генеральский чин. А что зазорного? Особенно если учесть — за все время московской службы находился в условиях, когда нельзя самому принять ни одного серьезного решения. Начальников дурных туча — какой-то тянущий в себя грязь пылесос… хотя и другие учреждения Земли русской не лучше сейчас.

Не надо, конечно, в наивность впадать — на новом месте без помех тоже не обойдется, только там все же другое соотношение сил — немало будет зависеть от него самого.

С годами только, и недавно совсем, пришло важное понимание опасности от — сверху над собой — человеческой дряни, от того, сколько ее — много или не очень. Вот в последние годы у него было «очень». И хоть на каждую гадость вырабатывается свой способ защиты, каждая в отдельности здоровой психике не угрожает, но, оказывается, и замечается иногда с трагическим опозданием: при каком-то количестве гадкие единицы складываются в интеграл — давящую человека мощную силу.

Совсем ближе к отъезду Виктор уже с удивлением взирал на себя самого — надо было раньше гораздо вырваться из этой опостылевающей жизни.

Город, так странно совпало, из трех на выбор — в числе их оказался его родной городок.

Раннего мальчишеского детства, откуда они с отцом скоро уехали после смерти мамы.

И где он не был с тех пор. Мама умерла после операции в московской клинике, и ее похоронили в Москве.

Когда месяц назад пришлось выбирать, не задумался даже — конечно, в родной свой город.

Менее суток в поезде, который приходит на следующее утро.

Он с первых часов не мог ни к чему приделаться — книга, газеты — всё не читалось, глаза уходили от строк. Спать днем вообще не умел, сидеть в немного душном купе с тремя все время говорящими пассажирами было томительно — он всегда быстро уставал от пустой человеческой речи.

Выбравшись в коридор, устроился стоять у окна — поезд проходил уже дальнее Подмосковье.

Начало июня, но лето в этом году запаздывает, прохладно.

Мимо пробегали дорогие кирпичные постройки в два-три этажа… в соседстве с бедными деревянными домиками — некоторым лет пятьдесят-шестьдесят — «накопили» трудяги за два поколения; не новое зрелище, а сколько б ни повторялось, всегда напрягает — к дикости нормальное человеческое сознание привыкнуть не может.

По определению.

Потому что нормальное.

Скоро Подмосковье закончилось, и пошла какая-то случайно населенная местность.

Поезд совсем ускорился.

Меняются километровые столбики, движенье такое быстрое, что планы почти бегут за окном — тихий близкий к полотну лес отодвинулся вдруг, уступил место полю, состав пошел на подъем и открывается даль: за полем идет перелесок, и снова другое поле, за ним — дорога с крошками-автомобилями, а дальше вьется, поблескивая на солнце, тонкой змейкой река; да всё это близко еще — там убегающий к горизонту простор, и сам горизонт не дается глазу — не исчезает, а уходит-уходит, обнаруживая все время какую-то новую твердь — бесконечность российскую — радость от встречи с ней!.. и грусть, потому что маленькой совсем видится рядом человеческая жизнь.

Не первый так раз — восторг готов охватить, да приходит тоска-победительница, и нельзя понять, куда делось прикосновение к нескончаемому, отчего так быстро ушло?

Неправильное здесь что-то.

В основе, в самой жизни, которую ведет человек.

На первой большой станции Виктор вышел, с намерением купить пирожок какой-нибудь и кефир. В дорогу продуктов не взял — один раз можно сходить в ресторан, а так — покупать что-то у местных.

Но на платформе никаких местных.

Зато здоровые парни в комбинезонах «Омон».

Правильно, тут им самое по назначенью занятие — бабок с пирожками гонять.

Потом еще около часа простоял у окна.

И отправился в вагон-ресторан.

Чисто, уютно вполне.

Дороговатые цены, но, в общем, приемлемо.

Хотел сперва для расслабления заказать сто граммов водки, однако в последний момент передумал.

Да, и что-то мешает…

Девка полуголая с большого экрана под безобразный ударный звон кричит ему прямо в лицо: «Ты встретишь меня, но уже без тебя!!»

То есть — абра с кадаброй.

Еще какие-то словечки… и идиотская угроза повторяется.

— Простите, у вас нет чего-нибудь другого?

— Чего другого?

— Ну, Джо Дассена, например, Иглесиаса?

— Этого нет.

— Тогда нельзя потише?

— Запись работает для всех присутствующих.

— Но это же гадость.

— Гадость! — поддержала женщина через столик.

Две служащие переглянулись, и «гадость» пошла под меньшую громкость.

Он все-таки не сдержался и, адресуясь к солидарной с ним даме, громко сказал:

— Как они сами такое выносят?

— А мы уже и не слышим, — ответили ему довольными голосами.

Свинина с гарниром оказалась вкусной, хорошо приготовленной, приятный пищевой процесс стал снимать раздражение.

Еще он выпил чаю с лимоном.

И отправился опять стоять у окна.

Часа через два прилег, соседи по купе дружно спали.

Повалялся с открытыми глазами, но к счастью недолго — надвигалась крупная станция.

Здесь не гоняли. Народ, старый и молодой, бегал вдоль вагонов с большими сумками, предлагая пиво, вяленую рыбу, разное съестное.

Он купил, не очень понимая, чего именно хочет, и кажется, больше чем нужно.

Поезд, поменяв тепловоз, двинулся дальше, время куда-то делось, взамен ему пришло спокойное безразличие.

День понемногу стал снижать яркость, уже за окном вечереющие поля или верхушки лесов, по которым скользят мягкие лучики солнца, но в верхушках этих нерадостность, отрешенность — не знают, зачем прошел этот день, для чего следующий, и лучики — мягкие, ласковые — им, похоже, не очень нужны.

Виктор проспал спокойно, без запомнившегося сна, а минут за пятнадцать до прибытия вдруг почувствовал, что немного волнуется.