Роальд Даль - Мой дядюшка Освальд

— Но только я не понимаю одной вещи.

— Какой же это?

— Когда он тебя протаранил, неужели он не прицелился?

— Только в некотором роде.

— Но он же бывалый стрелок.

— Мой милый невежда, похоже, ты не можешь понять человека, проглотившего двойную дозу.

Еще как могу, хотелось сказать мне. Ведь я лежал за канцелярскими шкафами, когда двойную дозу получил Уорсли.

— Нет, не могу. А каким становится человек, получивший двойную дозу?

— Бешеным, — сказала Ясмин. — Он совсем не понимает, что делает другой его конец. Я могла бы подсунуть ему банку с маринованным луком, он бы и то не заметил разницы.

За долгие годы я узнал про юных леди простую и все же поразительную истину: чем прекраснее их лица, тем грубее их мысли. Ясмин не была исключением. Она сидела за столиком у «Максима» в своем роскошном платье, ни дать ни взять царица Семирамида на троне, и при этом говорила вульгарные вещи.

— Ты говоришь вульгарные вещи, — сказал я.

— Я и есть вульгарная девушка, — нежно улыбнулась она.

Официант принес «Вольнэ», и я его пригубил. Удивительное вино. Мой отец учил: если видишь в карте вин «Вольнэ» от хорошего поставщика, не упускай случая.

— Как ты сумела вырваться так быстро? — спросил я ее.

— Он был очень грубый, — сказала Ясмин. — Грубый и вроде как колючий. Мне казалось, у меня по спине ползает огромный омар.

— Какая мерзость.

— Это было ужасно. У него из жилетного кармана свисала толстая золотая цепочка, и она все время терлась о мой хребет. А в самом жилетном кармане лежали большие часы.

— Не слишком-то полезно для часов.

— Нет, не полезно, — согласилась Ясмин. — Они даже треснули, я слышала.

— Да, но…

— Вино, кстати, потрясающее.

— Я знаю. Но как тебе удалось так быстро вырваться?

— Да и вообще, с молодежью на жучином порошке будут большие проблемы, — сказала Ясмин. — Этому-то сколько лет?

— Сорок восемь.

— Самый цветущий возраст. Вот если, скажем, семьдесят шесть, это совсем другое дело. В этом возрасте даже с жучиным порошком они быстренько тормозят.

— Но этот не тормозил?

— Ничуть не бывало, — ответила Ясмин. — Прямо какой-то вечный двигатель. Заводной омар.

— Ну и что же ты сделала?

— А что мне было делать? Ну, сказала я себе, либо он, либо я. И вот, как только он выдал все, что от него требовалось, я сунула руку в карман и обнажила свою верную булавку.

— И близко его с ней познакомила?

— Да, но ты не забывай, что била я назад, а это довольно сложно. Трудно хорошо размахнуться.

— Понятно.

— К счастью, бэкхенд всегда был одним из сильнейших моих мест.

— Ты имеешь в виду теннис?

— Да, — сказала Ясмин, — теннис.

— И ты попала с первого раза?

— Прямо в заднюю линию, — ухмыльнулась Ясмин. — Засадила глубже, чем испанскому королю. Неотразимый удар.

— И он тут же начал протестовать?

— Господи, — сказала Ясмин, — да он завизжал, как резаная свинья. И начал метаться по комнате, держась за задницу и вопя: «Селеста! Селеста! Скорее приведи врача! Меня пырнули ножом!» Эта баба, наверное, подсматривала в замочную скважину, она тут же ворвалась в комнату и бросилась к нему с встревоженным воплем: «Где? Дайте мне посмотреть!» И пока она изучала его задницу, я сорвала с него самое важное — эту резиновую штуку — и бросилась вон из комнаты, на бегу натягивая брюки.

— Браво, — беззвучно похлопал я в ладоши. — Истинный триумф.

— Скорее просто забава, — сказала Ясмин. — Мне все это понравилось.

— А тебе всегда нравится.

— Хорошие улитки, — сказала Ясмин. — Большие и сочные.

— Улиточные фермы за двое суток до продажи кладут их в опилки, — сказал я, красуясь своими познаниями.

— Зачем?

— Чтобы улитки очистили свои желудки. А когда ты добыла подписанную бумажку? В самом начале?

— Да, в самом начале. Я всегда так делаю.

— Но почему там сказано «бульвар Османа», а не «рю Лоран-Пише»?

— Я его тоже об этом спросила, — сказала Ясмин. — Он сказал мне, что жил там раньше, он ведь только что переехал.

— Тогда все в порядке, — заключил я.

Официант убрал пустые улиточные раковинки и вскоре принес нам дичь. Говоря «дичь», я имею в виду шотландских куропаток, а не тетеревов, не белых куропаток и не глухарей. Все это достаточно вкусно, особенно белые куропатки, но шотландская куропатка — лучшая из птиц. В том, конечно же, случае, если это первогодки, их изумительное мясо не имеет себе равных в мире. Охота на них начинается двенадцатого августа, и каждый год я жду этой даты с нетерпением даже большим, чем жду первое сентября, когда из Колчестера и Уайтстейбла начинают поступать первые устрицы. Подобно хорошему филею, шотландских куропаток следует есть с кровью, чуть темнее алой, и у «Максима» не любят клиентов, заказывающих как-нибудь иначе. Мы ели своих куропаток медленно, отрезая от грудок по тонкому ломтику мяса и позволяя этим ломтикам таять во рту, прежде чем запить ароматным «Вольнэ».

— Кто там у нас следующий? — спросила Ясмин.

Я уже думал над этим вопросом и ответил без промедления:

— Должен бы быть мистер Джеймс Джойс, но, возможно, нам стоит съездить в Швейцарию, сменить обстановку.

— Хорошая мысль, — согласилась Ясмин. — И кто в Швейцарии?

— Нижинский.

— А мне казалось, он сейчас здесь с этим самым Дягилевым.

— Хорошо бы так, — ответил я, — но он, похоже, малость свихнулся. Он считает себя связанным обетами с Богом и всюду ходит со здоровым золотым крестом на шее.

— Печальный случай, — присвистнула Ясмин. — Так что, он уже не будет больше танцевать?

— Неизвестно, — пожал я плечами. — Говорят, он пару недель назад танцевал в Сент-Морице в гостинице. Но это было так, для забавы, чтобы развлечь гостей.

— А сам-то он живет в гостинице?

— Нет, в своей вилле, чуть повыше Сент-Морица.

— Один?

— К несчастью, нет, — вздохнул я. — У него есть жена и ребенок, и целая куча слуг. Он же человек далеко не бедный, он получал сказочные гонорары. Я знаю, что Дягилев платил ему по двадцать пять тысяч франков за каждое выступление.

— Боже милосердный. А ты видел, как он танцует?

— Только однажды, — ответил я. — Перед самой войной, в четырнадцатом году, в Лондоне, в театре «Палас». Он танцевал в «Сильфиде», и это было потрясающе. Он танцевал, как бог.

— Мне не терпится его увидеть, — сказала Ясмин. — Когда мы выезжаем?

— Завтра, — ответил я. — Нечего здесь засиживаться.

На этом месте моего рассказа, когда я собрался описать нашу поездку в Швейцарию на поиски Нижинского, мое перо вдруг отодвинулось от бумаги и я застыл в нерешительности. Не следую ли я наезженной колеей? Не повторяюсь ли? Ясмин в ближайшие двенадцать месяцев встретится с массой поразительных людей, но почти в каждом случае (не без исключений, конечно) ее действия будут примерно одними и теми же. Подсовывание жучиного порошка, неизбежный катаклизм, бегство с трофеями и все такое прочее может быстро наскучить читателю, сколь интересными бы ни были наши клиенты. Для меня нет ничего проще, чем описать во всех подробностях, как мы с Ясмин встретили Нижинского на лесной тропинке к его вилле (что, собственно, и случилось), как мы угостили его конфетой и девять минут разговаривали ни о чем, и как в нем взыграл жучиный порошок, и как он погнался по лесу за Ясмин, перепрыгивая с валуна на валун и высоко взмывая в воздух, так что казалось, будто он летит. Но если бы я это сделал, подобало бы описать и встречу с Джеймсом Джойсом, Джойса в Париже, Джойса в темно-синем саржевом костюме, в черной фетровой шляпе и старых теннисных туфлях, крутящего ясеневую тросточку и говорящего непристойности. За Джойсом последовали бы мистер Боннар и мистер Брак, а затем торопливое возвращение в Кембридж, чтобы выгрузить драгоценную добычу в наш семенной фонд. Возвращение было очень торопливым, потому что мы с Ясмин вошли уже в ритм и не хотели ломать его, пока работа не будет завершена.