Борис Привалов - Надпись на сердце

Клянусь круглой печатью: я самый настоящий аттестат зрелости. Подлинник, так сказать. Год рождения — 1953-й. Прошу убедиться: дату хоть и с трудом, но еще можно рассмотреть. Что поделаешь — я выгляжу значительно старше своих лет. Обветшал, износился, обтерся... А ведь бывали дни веселые! До сих пор помню тот славный вечер, когда я перестал быть безыменным бланком и превратился в уважаемый аттестат зрелости. Если бы я знал, какая судьба мне уготована, я бы скорее позволил облить себя чернилами, чем носить имя Леонида Егоровича Типунова. Но я был молод, легкомыслен, мне даже нравился мой владелец Леня Типунов — юноша с поэтической прической. И я решил — как я тогда был наивен! — с честью пронести его имя через приемную комиссию любого вуза.

Но когда я во время домашнего торжества (видите пятно? — это на меня капнули... майонезом) пошел по рукам родственников Лени, когда услышал их разговор, только тогда я начал понимать всю неопределенность своего положения: Леня не знал, кем он хочет быть!

Спор о профессии шел весь вечер. Наконец Леня сказал:

— Я буду юристом! Во-первых, это очень нужная специальность. Во-вторых, я один раз судил игру в футбол и все сказали, что я прирожденный судья.

— В конце концов, — сказала мама, — самое главное для ребенка — получить высшее образование. Ведь у всех — и у Колядкиных, и у Проферансовых, и у Дрызгиных — дети учатся в институтах. Мой Леня не хуже других!

Папа ворчал:

— Какой из него юрист, когда он из истории знает только год рождения Боброва, а диктанты всю жизнь писал на круглые тройки.

— Не зажимай инициативу ребенка, — перешла в наступление мама. — Пусть мальчик сам протаптывает себе дорогу в жизнь!

В ход была пущена машина голосования. Семейная ассамблея механическим большинством (мама и две тети против папы) проголосовали за юриспруденцию.

На следующее утро меня отнесли в приемную комиссию юридического института. Там я встретился со многими очень благовоспитанными аттестатами. Мы вместе волновались в дни вступительных экзаменов, переживали первый зачет. Началась зимняя сессия. У Лени, как мне сообщили знакомые аттестаты, появились таинственные «хвосты». Потом Леню официально причислили к лику «неуспевающих».

Однажды в июле меня перенесли из тихой архивной комнаты в учебную часть. Я увидел Леню. Он возмужал, завел черные усики, стал говорить баском и раздался в плечах вдвое. Небрежно сунув меня в карман, Леня вышел из института.

...Меня привел в чувство громкий мужской голос:

— Потерять год жизни! В наше-то время, когда каждая минута на учете!

Я снова был в квартире Типуновых. Леня, папа и мама сидели за столом.

— Подумаешь, два семестра! — сказала мама. — Хорошо еще, что мальчик вовремя обнаружил в себе отсутствие склонности к юридической деятельности. А если б это случилось на третьем курсе? И вообще не надо лишать мальчика независимости — он себя знает лучше, чем мы его!

— Точно, — сказал мальчик басом и задымил папиросой. — Мой профиль — геология! Меня тянет в недра и дерби...

— Дебри, — устало поправил папа.

— Именно. Кроме того, я уже договорился — меня принимают на первый курс без экзаменов, учитывая мои заслуги на юридическом поприще.

— А если ты через год обнаружишь, — сказал папа, — что геология не твой профиль? А если ты застрянешь в недрах? Ведь опять все придется начинать сначала! Может, тебе вообще не хочется учиться? Тогда не надо зря тратить государственные средства, время. Ты уже в состоянии заниматься производительным трудом...

— Ты выбиваешь ребенка из колеи! — сказала мама. — Леня должен иметь высшее образование! Как я буду смотреть в глаза Проферансовым, Колядкиным и Дрызгиным? У них дети кончают вузы, а мой Леня живет без высшего образования? Пусть идет в геологию и не применяй к ребенку политику диктата.

...На следующее утро Леня запихал меня в карман и отнес в геологический институт.

Вы думаете, Леня действительно увлекался геологией? Нет. Узнав, что золото добывается очень трудоемким способом, он охладел к геологической науке. Прошел год, и в июле — этот месяц уже стал для меня роковым! — я снова вернулся на квартиру Типуновых. Ко мне была пришпилена молоденькая справка, которая все время сварливо шуршала:

«Я выдана Л. Е. Типунову в том, что он отчислен с первого курса геологического института за систематическую академическую неуспеваемость...»

И снова мама успокаивала папу и защищала нежного мальчика. А мальчик расхаживал по комнате и изучал какую-то песенку, очень похожую на поединок двух нервных кошек.

— Кто в жизни не делал ошибок? — басил мальчик. — Тем более, когда дело касается выбора профессии. Семь раз поступи — один раз окончи! Мой профиль, все говорят, очень фотогеничен. Ясно, что надо идти в институт кинематографии. Тем более, я уже все выяснил и со всеми договорился — меня принимают без экзаменов по общеобразовательным...

— Кто бы мог думать, — стонал папа, — что мой сын станет вечным студентом! Мне стыдно глядеть в глаза людям!

— Главное, чтобы мальчик любил свое дело, — сказала мама. — А институты для того и существуют, чтобы в них учились!

...И на следующий день я очутился в киновузе.

Среди молоденьких аттестатов 55-го года рождения я чувствовал себя переростком. Ко мне то и дело обращались с вопросами: «Дедушка, а что такое зачет?», или: «Скажи-ка, деда, ведь недаром учиться надо с пылом, жаром?..»

Я страдал. Ведь это так тяжело — быть аттестатом вечного студента!

Простите, я отвлекся немного. На каком вузе мы остановились? Ах да, на кино. Впрочем, для меня он ничем не отличался от юридического и геологического. Те же волнения, те же слухи о «хвостах», то же сочувственное шуршание коллег. В очередном июле я снова вернулся домой вместе с Леней.

— Кино — это не мой профиль, — сказал Леня маме. — И даже не мой фас. Но три года не прошли для меня даром: экспериментальным путем я познал свое призвание...

— Иди куда хочешь, — сказала мама и заплакала. — Только ничего не говори папе. Пусть он думает, что хоть два года можешь посидеть на одном месте.

— Я уже договорился, — сказал Леня, — возвращаюсь в юридический. Потому что без экзамена никуда больше не устроишься!

...И на следующий день... Ну, вам уже ясно — я снова оказался в юридическом.

— Ты ли это?! — крикнул мне знакомый аттестат. — На тебе лица нет! С тебя сейчас даже копию и то снять нельзя!

Сам же он выглядел великолепно. Еще бы! — без пяти минут диплом! Что мог сказать я, бродяга и скиталец, в свое оправдание? Весь в рубцах и шрамах, измочаленный, с помутневшими буквами. Мне, как старику и калеке, аттестационная молодежь рождения 56-го года уступила лучшее место в архиве... А старики — аттестаты, мои ровесники, принялись меня стыдить. Молодежь притихла, удивленно тараща свои круглые печати.