Сергей Шапурко - Два миллиона (сборник)

– Здравствуйте, бабушка Марфа! А Григорьевич где? И Джона что-то не вижу…

– А они с утра пораньше пошли мужиков с Выселок бить.

– Чего?!

– Ты что глухой?! Бить мужиков с Выселок. Те у них пять переметов и невод сперли.

– И… и Джон с ними?!

– Жора что ли? Конечно, как же без него. У него зуб на выселковских.

– По… почему?!

– А он из ихних ульев мед таскал, а те его поймали. Ну, и поколотили малеху.

– Мед? А зачем ему мед?

– Как зачем? Ты прям, Антоша, как с Луны свалился! Сахар же сейчас по талонам, карамель днем с огнем не найдешь, вот на меду брагу и ставят. Ну, а потом, само собой, самогон гонят.

– Так он самогон пьет?!

– А как же! Он что не станичник, что ли?

– Станичник?!

– Ну, а кто? Городской, что ли? В станице живет, значит – станичник.

Тони, после катастрофы с долларами, думал, что его уже ничто не сможет ни удивить, ни расстроить, но сейчас он вышел на улицу, присел на завалинку и крепко призадумался.

Через полчаса в пыли улицы появились новопокровские мужики. Они шли, радостно переговариваясь и смеясь. Отбитое назад имущество они везли на большой тачке. Впереди шел Джон и о чем-то оживленно разговаривал с рябым мужиком огромного роста.

Джона Джериксона было почти невозможно узнать. Волосы, на которых покачивался видавший виды картуз, неприлично отросли и спутались. Лицо было не бритым, нос красным, под глазом – синяк. Одежда была самая простая и вся в пыли. Во время разговора он размахивал руками и употреблял множество неприличных выражений.

Бывший владелец «Траста» на повороте попрощался с мужиками и пошел с Григорьевичем к хате. Тони поднялся к нему навстречу и, с трудом сдерживая удивление, спросил:

– Джон, это ты?!

– Антоша, приехал! Дед, смотри, друган мой и твой внук вернулся! Ну, как ты, брат?

– Джонни, ой, прости… Жора, должен тебя сразу огорчить…

– Что? Что такое? Опять коммуняки к власти пришли?!

– Нет, не знаю. Я о другом. Из всех твоих денег мне удалось добыть только тридцать тысяч. Остальные растащили.

– Да и хрен с ними, с деньгами теми. Мне они теперь ни к чему.

К разговору подключился дед.

– Тридцать тысяч?! Не весть какие миллионы. На ящик водки только и хватит.

– Долларов, – уточнил Тони.

– Ух ты! Это ж совсем другое дело! Жора, да ты богат! Давай их сюда, Антоша! Мы на них хату Жорику сварганим, трактор купим, и парк с ятракционами сделаем, – обрадовался Григорич.

– Джон, то есть Жора, а как же Америка?! – спросил Тони.

– Какая, на хрен, Америка?! Нету никакой Америки! Здесь жизнь, здесь воля!

– А мне что делать? – неуверенно спросил Тони.

– А что хочешь, Антоша! Хош здесь оставайся, а хош назад к этим капиталистам – кровососам возвертайся, – ответил Джон и сказал Григорьевичу:

– Пошли, дед, в хату. Перед обедом по маленькой бы надо.

Тони стоял, как оплеванный, и не знал, что делать дальше. К нему подошел Григорьевич, похлопал по плечу и сказал:

– Да, оставайся ты, Антон, чего думаешь. Верно Жора тебе сказал. Нечего там по асфальтам скакать. На земле жить надо. Если, конечно, почувствовать хочешь ее, жизнь эту.

Дед пошел в хату. В дверях он остановился, повернулся и крикнул Тони:

– Тут и невеста для тебя, внучек, есть. Нинкой зовут. Ядреная баба! Аль не хочешь?

«Поле, Русское По-о-оле!» Хорошая песня, не правда ли? Но не о ней сейчас. А о Поле.

Широко оно и привольно. И порой кажется, что не имеет оно границ. Гуляет ветер по просторам, гнет пшеницу к земле и стелется та покорно, не ропща о своей участи. Но один упрямый колосок, дрожа от натуги, стоит ровно и не гнется. Ветер злится, дует еще сильнее, давит на стебли. А непослушный колосок не поддается, продолжает стоять на своем.

Отгулял ветер, пришла гроза. Бьет она молниями, гремит громом, заливает дождем. Но стоит упрямый стебелек, лишь посмеивается.

Наступила осень. Прошел комбайн и собрал пшеницу. А наш знакомец по-прежнему на месте! Увернулся как-то от острых лезвий жатки.

Так и стоит он до последнего, доказывая всему свету, что не согнуть его и не сломать. И пользы, вроде бы, от него никакой, а уважением пользуется. Почему? Да, просто потому, что не поддался стихиям, вот и все.

Мало таких колосков на Русском Поле, но они есть. Не играют они существенной роли в общей жизни простора, но и без них она, эта жизнь, как еда без соли, пресная и невкусная.

В далекие 60-е, в тот момент, когда Леонид Брежнев, еще молодой и здоровый, выдавил с партийного трона кукурузного фаната Хрущева, в стране произошло менее значимое с общественной точки зрения событие. В небольшом приморском городе родился Николай Николаевич Живцов.

После своего появления на свет он довольно быстро из неприглядного красного комочка превратился в подвижного и озорного мальца.

– Коленька, не ешь песок! Колечка, не души котенка! Коля, не рви цветы! Николай, не дергай девочку за косу!

Постоянно ограничиваемый в своих действиях, он вынужден был углублять свою жизненную позицию и становиться все более изощренным.

Благодаря изобретательности и активности он легко и естественно стал безоговорочным лидером в детском саду. Ломать игрушки, не слушаться воспитательниц, бить стекла и кидать камнями в голубей было, конечно, интересно, но Коля с еще большим удовольствием занимался накопительством. Он умудрился присвоить себе почти все общественные игрушки, не испортив при этом отношений ни со своими сверстниками, ни с администрацией детского сада.

В школе Николай продолжал гнуть свою линию. Используя те преимущества, которые предоставляет портовый город, он выменивал у иностранных моряков жвачку и сигареты и весьма выгодно перепродавал их своим одноклассникам. Став постарше, он переключился на джинсы, бывшие в те годы исключительно дефицитным товаром. Закончил он школу не только с аттестатом зрелости, но и с весьма приличной суммой наличных денег.

Параллельно он успевал заниматься в секции бокса. И это занятие также получалось у него весьма успешно – крушил он челюсти всем подряд, не исключая и тренеров.

Жизнь страны едва поспевала за Колиным взрослением. Выполнялись и перевыполнялись пятилетние планы, принималась Продовольственная программа, собирался очередной съезд Коммунистической партии, старел, превращаясь в зомби, дорогой Леонид Ильич.

Вскорости Николай Живцов с удивлением обнаружил, что на нем одежда защитного цвета и находится он в армии. Бритая голова придала его лицу еще большую округлость, и улыбка стала еще радостнее. Глаза широко смотрели на мир и сияли светом и озорством.