Константин Изварин - Военно-морские рассказы

— Ну! — крикнули зрители одобрительно. — Ведь получается! Получается же!

— Не умею я, — оборвав мелодию на полуноте, заныл Каликин.

Зрители начали валиться на палубу. Смех — громкий, непрекращающийся — перехватывал дыхание, протекал слезами и вырывался всхлипываниями.

— Ты ж только что играл! — кричал Вова Станкевич посреди громового хохота. — А ну давай, тяни меха! Или я...

И тут Вова пообещал Каликину такое... пожалуй это и медведя заставило бы играть... даже на арфе.

Аккордеон разразился чем-то тоскливо-скулящим. Это Каликин, давя клавиши сверху вниз, осторожно тянул меха.

— Во! — Вова удовлетворенно откинулся на переборку. — Ведь играет! Играет!

Зрители начали икать. Самые нестойкие судорожно дергаясь, ползли к выходу, надеясь там отдышаться.

— Я не говорил, что умею игра-ать! — Слова Каликина удивительным образом ложились на «музыку». Создавалось впечатление, что он не только играет, но и поет. — Я говорил, что видел как мужик игра-ал!

Все. До выхода не дополз никто. Весь «зрительный зал» тут же, не сходя с места, зашелся в икоте.

— У-уй-ди! К-ка-ли-ки-ннн! — простонали ему.

В общем, не пропал вечер, — решили мы отдышавшись. — Спасибо соседям.

Да всегда, пожалуйста, — ответили они. И глянув на Каликина, снова согнулись в хохоте.

Сорокалетие Победы отмечали с размахом. То есть не только с салютом, парадом и торжественным возложением увядших цветов.

Кроме всего этого решено было устроить театрализованное представление, кратко и точно поясняющее всем и каждому как героически наши предки сначала строили, потом ломали, потом снова строили. Попутно воздавая вечную славу героям — погибшим и все еще не успевшим.

Вы спросите: А кто будет все это изображать?

Я отвечу: Студенты, конечно.

Это сейчас у нас не студенты, а черти что, если честно. Какие-то непонятные, до предела американизированные клоны с головой, в которой кроме знаний, забитых вовнутрь так же по-американски узколобо, помещается только мечта о карьере, которую каждый, ну просто, обязан сделать. Я как-то попытался с таким вот выпускником местного Гарварда поговорить о Шекспире. И был на месте убит его ответом, гласящим, что Шекспир — это паленая водка. И что так оно и пишется — Шекспирт. А как он на карте Австралию искал...

Мда, и это наше будущее. Поэтому, я уже не удивляюсь когда теперешняя молодежь Вторую Мировую путает с Троянской, а про то, как Ленин по Красной площади бревно носил — даже анекдотов не знает.

А тогда был 1985 год, застой все еще процветал, а студенты были самой умной и прогрессивной частью населения. Вот и выпало им ознакомить всех остальных с тем, как трудно она досталась — победа-то.

Молодежь прыгала, плясала, бегала в разукрашенных футболках и, почему-то джинсах, намекая, не иначе, тем самым на второй фронт, а вот те, кто постарше...

А вот тем, кто постарше, выпала великая честь изображать памятники. Задача сложная, почетная. Когда тебя, наряженного по моде 1943г. два десятка гавриков с криком «Гэть!» подбрасывают над головой на каком-то хлипком и угрожающе трещащем сооружении...

А ты стоишь, обнимая еще двоих, тоже изображающих подвиг. И самое главное в этот момент — не расмеяться. Иначе, какой же это подвиг — если со смехом? Это уже и не подвиг вовсе и весь героизм — коту под хвост.

Вечер был теплый, и погода вовсю благоприятствовала. Поэтому Шурик решился удивить.

— А чего вы сейчас увидите, — сказал он, выходя в соседнюю комнату.

И гости замерли в предвкушении

— Вот. — И Шурик явился пред ними в военной форме и с каской на голове. — Вот я какой.

— Ну? — сказали удивленные гости. — Откуда это у тебя?

— А. — Шурик небрежно поморщился, подумаешь, мол. — Выдали. Буду статую на празднике изображать.

— Круто, оценили гости, потрогав.

Шурик так и сидел, довольный — в зеленой гимнастерке и широких галифе, барабаня пальцами по лежащей рядом каске.

— Пора нам, — сказали гости, дождавшись когда окончательно стемнеет.

— Я провожу. — Шурик поднялся, надел каску.

— Ты б хоть переоделся, — посоветовали ему гости.

— Зачем? — искренне удивился Шурик.

И правда, зачем? Зачем переодеваться — снимать гимнастерку, каску, вылезать из сапог... зачем? Если в форме намного интереснее.

— Пока, Шурик. — Гости стукнули по каске на прощанье и полезли в автобус.

— Пока, — сказал Шурик. И развернулся в сторону дома.

— Товарищ солдат, — услышал он внезапно, — подойдите ко мне.

Прямо перед ним стоял патруль. Капитан и два курсанта с азартными лицами гончих волкодавов..

Ничего плохого от нашей Армии Шурик не ожидал. «Ну что плохого может сделать родная Армия студенту? — думал он, наивный»

Шурик подошел и уставился на капитана заинтересованно. Капитан полминуты его пристально рассматривал, а потом поднес ладонь к виску и хищно произнес:

— Начальник патруля капитан Соловьев. Ваши документы. — И протянул руку требовательным жестом.

— Какие документы? — не понял Шурик.

Все свое ношу с собой — говаривали древние. Но какие еще документы, если все, что ты с собой носишь — это форма образца 1943г. и голова в стальной каске.

— Военный билет, увольнительная, — терпеливо пояснил капитан.

И тут Шурик понял, что в отношении вреда, не наносимого Армией студентам и ему, Шурику, лично, он до сих пор ошибался.

— Товарищ капитан, — быстро затараторил Шурик, надеясь, что все это глупая шутка, — я не солдат, я студент. Я документы могу принести, если надо... я живу рядом...

— Не надо, — отрезал капитан, и его курсанты напряглись. — Не надо приносить документы. — И без них понятно, что никакой вы не студент, а самовольщик... — он на секунду задумался и решил: — Из Трехизбенки. Там сейчас как раз учения.

После этих слов капитан принюхался. Он мощно втянул воздух сквозь ноздри и довольно заулыбался.

Шурик тоже понюхал. Только его улыбка была не довольной, а скорее недоуменной. Потому что пахло от него. Ну подумаешь, бутылка пива.

— Ага! — капитан плотоядно сощурился. — Дело ясное. Вызывай машину, Сидоров.

Шурик тоскливо посмотрел в темноту родной подворотни: «А вдруг! Рвануть сейчас и пусть потом ищут». Но на его запястье сомкнулись стальные пальцы Сидорова.

— Ша, Маша! — прорычал он. И обнажил клыки.

Дежурный в комендатуре разглядывал Шурика целых полторы минуты. И с каждой секундой делался недоуменнее.

— Вы его где добыли? — спросил он, когда недоумение заполнило его по самое горло и ничем не сдерживаемое хлынуло через рот.

— Самовольщик, товарищ майор, — влез с пояснением верзила Сидоров. Он всю дорогу до комендатуры цепко держал Шурика за руку. — Из Трехизбенки.

Капитан Соловьев согласно кивнул.