Александр и Лев Шаргородские - Министр любви [cборник рассказов]

У меня не было денег. Банк был пуст.

— Абрыська, — сказал я, — твои вещи непереводимы. Убивается все — юмор, острота, легкость. Расстреливается ирония. Вешается сарказм. Ты уникален, Абрыська! Перевод убивает тебя.

Не мог же я ему сказать, что перевод убивает меня.

— Ты хочешь сказать, что я — непереводим? — спросил он.

— Именно!

— А как же с ареной?!

— В Арле, — ответил я, — в Арле!!

— Что?!!

— Мы выйдем на арену в Арле, ночью, под луной!

— Хорошо, — согласился он, — только быстрее, я старею, слава придет, а…

Тут связь прервалась.

Абрыська хотел славы! …Единственная слава, которую я мог для него завоевать, была в «Нашей мысли», где‑то между «Горячо скорбим…» и «От всей души поздравляем».

Я начал рыться в его шедеврах, в поисках чего‑то миниатюрного.

Самым миниатюрным был роман «ХУРМА» на 647 страниц, причем неоконченный. Правда, Жужанский в письме гарантировал окончание к 97 году.

Я не знал, что предпринять. И вдруг, между страницей 192 и 193 «Хурмы» обнаружил несколько страничек, видимо, случайно здесь затерявшихся. Они носили скромное название «Афоризмы, максимы, сентенции и притчи». Подзаголовок добавлял: «В мире мудрых мыслей!» Это была находка. Я сел разбирать их, поскольку они были написаны от руки и очень неразборчиво.

«Бараны, — читал я, — даже самое светлое будущее — это всего лишь шашлык».

«Витающие в облаках, — вопрошал Жужанский, — где вы в безоблачную погоду?»

Иногда он был горек:

«Не болтайте ногами, — сказали повешенному, — так не ведут себя в цивилизованном обществе!»

Иногда саркастичен: «Зверство — батюшка, поставленный на попа!»

Всю ночь я перепечатывал эти сентенции на своей старой машинке, где выпадала «ж» — опять «ж»! — и не было «ф» и «р». Уже лет восемь я собирался заменить ее на компьютер, что‑то откладывал в «Народный банк», но все уплыло с переводом «Сволочей!»

На следующий день в японском ресторане я встретился с главным редактором «Нашей мысли» Гуттенмахером. Он обожал японскую кухню, особенно «Sushi» и сакэ, от которого быстро косел и становился похожим на жителя города Киото. Гуттенмахер внимательно просматривал кипу некрологов, приготовленных для следующего номера.

— Путают фотографии, — недовольно бурчал он, — «горячо скорбим по Розе», а дают фотографию Шмулевича в капитанской форме, а потом, когда умирает Шмулевич — «Прощай, дорогая Сима Наумовна!» А Шмулевич Симу Наумовну ненавидел! К тому же она жива! Никто, кроме меня, не может правильно расположить ушедших.

— Господин Гуттенмахер, — сказал я, — поговорим о живых. Над Невой парит буревестник с простатой. Вы могли бы ему не дать упасть?

— Майн гот, почему вы все так заумно говорите? — вздохнул Гуттенмахер, — почему эзопов язык? Как вы мне осточертели, писатели!

Гуттенмахер не очень любил пишущую братию. В России он работал директором еврейского кладбища в Абхазии и, возможно поэтому, половину газеты, которую он создал на Западе, занимали некрологи, реклама гробов и надгробных плит, которые можно было купить значительно дешевле, если заранее. Лично себе Гуттенмахер уже давно купил и плиту, и гроб.

— Понимаете, — объяснял он, — заранее — значительно дешевле!

Кроме кладбищенской тематики, он мало что любил публиковать.

Политика, спорт, экономика, а особенно литература шли в его газете с большим трудом. Если, конечно, сюжет был не о кладбище…

Я протянул «Афоризмы» Жужанского.

— О кладбище? — осторожно поинтересовался Гуттенмахер.

— Не совсем, — ответил я, — но есть кое‑что о повешенных и о палачах.

— Чудесненько, — обрадовался он, — читайте.

«Не болтайте ногами, — сказали повешенному, — так не ведут себя в цивилизованном обществе!» Ну, как?

— Херня! — ответил Гуттенмахер, — сразу видно, что автор никогда не работал на кладбище. Нет правды — мертвые ногами не болтают! Если уж хотите афоризм — держите: «Только повешенный может находиться в цивилизованном обществе — он никогда не болтает ногами». Что там еще?

— Максим.

— Про кладбище?

— Про людоеда.

— Отлично!

Я начал читать: «Никто так меня не любит, как люди! — говорил людоед. — Стоит мне сказать, что я голоден — они плачут!»

— Что же здесь кладбищенского? — обиделся Гуттенмахер, — ну‑ка, дайте афоризмы.

Он взял листок и долго читал через толстые очки.

— Херня! — опять сказал он, — я такое за минуту придумываю.

— Поймите, Гуттенмахер, — начал я, — Жужанскому надо помочь, он летает.

— Не люблю летающих, — ответил Гуттенмахер и еще раз пробежал глазами афоризмы:

— От силы десять!..

Я начал ждать газеты с афоризмами Жужанского. Они не появлялись.

Я позвонил Гуттенмахеру.

— Пардон, где афоризмы?

— Землетрясение в Турции, — сообщил Гуттенмахер, — какие афоризмы?!

Потом было извержение Этны, наводнение в Бангладеш.

Наконец появился Жужанский. 20 афоризмов под веселым названием «Смейся, палач», между «От нас ушел» и «Доктор Борбус — лечение импотенции». Над «Смейся, паяц» была фотография пожилой женщины с подписью «Афоризмист Жужанский». И тут же под «сентенциями» в большой черной рамке некролог «На 96 году жизни от нас ушла Хава Ниссимовна Шмуц». В центре некролога красовалась смеющаяся харя Жужанского…

Я аккуратно вырезал из траурной рамки морду Жужанского, наклеил ее на фото усопшей Шмуц и отправил газету в Санкт — Петербург.

Вскоре раздался «коллект колл».

— «Барабулька!! Это победа!! Абрыська на арене! Слава Богу, в полном здравии, если не считать цистита! В ожидании гонорара заказываю билеты на Венецию. Скучаю по гондоле! Кстати, что сейчас носят на Риальто?»

— На Риальто сейчас носят маски, — ответил я, — было время карнавала — и посоветовал ему натянуть маску орла или альбатроса.

Ответ пришел незамедлительно:

«— Альбатрос летает все ниже. В наших краях поговаривают, что люди на Западе меняются, становятся алчными. Всеми силами стараюсь в это не верить. Часто вспоминаю крем — брюлле, которое ты мне предложил на Невском в августе семьдесят седьмого. Кстати, на мой гонорар купи своему сыну лошадь. Помню, как в Павловске он мечтал о ней. Тогда ты не мог себе этого позволить, а сейчас, на мой гонорар — с лихвой. Машу крылом. Жужанский».

Я почувствовал, что он обижается — ни «твой», ни «Абрыська».

Он, видимо, ждал денег — а они не приходили. И мне даже показалось, что он думает, что гонорар взял я.

Тут же я набрал Гуттенмахера.

— В чем дело? Почему вы не высылаете гонорара?

— Я вам исправно отправляю, — сказал Гуттенмахер.

— Да не мне, Жужанскому!!

— Кто это? — не понял Гуттенмахер.

— Да как?!! Афоризмист! Санкт — Петербург! «Батюшка, поставленный на попа»!