Александр и Лев Шаргородские - Министр любви [cборник рассказов]

— А — а! — в голосе Гуттенмахера прозвучала скорбь, — вы что, ничего не знаете?

— Н — нет…

— Он умер… Был шикарный некролог. Вы что, не читаете «Нашу мысль?»

— Кретин! — закричал я, — вы все перепутали, — дуба дала Хава Ниссимовна, а вы вклеили рожу Жужанского.

— Не может быть! — Гуттенмахер был убит, — какой ужас! А я смотрю на фото Хавы Ниссимовны и не узнаю! В ней появилось что‑то мужское.

— «Что‑то мужское», — вопил я, — это Жужанский!

— У нее тоже были усы, — печально продолжал Гуттенмахер, — но не такие! Не волнуйтесь, я тут же высылаю Жужанскому все, что надо.

В среду пришло послание от Абрыськи.

«Получил некролог. Похоронить друга, да еще сделать из него старуху?! Спасибо. Мог взять мой гонорар, но хотя бы оставить меня в живых. Хорошо еще, что опубликовал «афоризмы» не под своей фамилией. Деньги — пустое! — забудется, а «Батюшка, поставленный на попа» — переживет века! Кто сегодня знает, сколько получил Шекспир, за «Короля Лира», но все рыдают на нем. Кстати, почем земля в Бельгии? Купи себе там «шато», лошадь‑то у тебя уже есть. Я вижу тебя верхом, на рысаке, с кнутом и с сигарой в зубах. Тьфу!»

И все — ни подписи, ни «пока». Мне стало ужасно стыдно за себя, я не знал, что делать. Я позвонил Гуттенмахеру.

— Что вы прислали Жужанскому, — спросил я ледяным тоном, — некролог вместо гонорара!!!

В голосе Гуттенмахера опять была скорбь.

— Вам не стыдно упоминать о гонораре, — произнес он, — когда такие лесные пожары в Провансе?! Когда в Бурунди — кровавый переворот?!

— Гуттенмахер, — сказал я, — или вы вышлете гонорар, или я на вас подам в суд.

— Сразу после праймериз в Охайо, — согласился он.

— Какая связь между «Батюшкой, поставленным на попа», — вскричал я, — и выборами в Охайо?!

— Сразу видно, что вы не работали на кладбище, — ответил Гуттенмахер и повесил трубку.

Прошли праймериз в Охайо, Вирджинии и даже Северной Каролине.

Гонорара не было. Письма от Жужанского начали приходить ежедневно.

«Деньги убивают!» — говорил Бальзак, — ему виднее. Мне на деньги плевать, я парю. Купи себе трехмачтовую яхту и плыви к бениной маме!»

Я откладывал письма, но тут же приносили новые. Без марки.

«Большие деньги наживаются подлостью, маленькие — свинством! Говорят, ты купил виллу в Каннах. Ну, что ж, мне для тебя ничего не жалко. Кстати, в этом году на фестивале будет фильм «Подлец». Кто‑то сможет узнать себя».

До меня начали доходить слухи, что уже весь Санкт — Петербург знал, какая я сволочь. Жужанский всем и каждому рассказывал про «Батюшку, поставленного на попа».

«Если он на мои деньги купил себе в Европе виллу у моря, вы понимаете, что я здесь мог бы купить?!! Остров!!!»

Он делал страшные глаза. Речь, видимо, шла о Крыме…

Письма прекратились. Телефон его не отвечал. Я был в панике.

Знакомые, приезжавшие из Санкт — Петербурга, начали меня сторониться, а один спросил почему‑то, сколько я вешу. Когда я ответил, что 92 и мечтаю похудеть, он плюнул мне в лицо и гневно бросил:

— «А Жужанский — 43!!»

Неожиданно позвонил Гуттенмахер:

— Я только что из России. Вы не представляете, что о вас говорят в Санкт — Петербурге! В моем лексиконе даже нет таких слов. Извините, но при такой ситуации я не могу вас больше печатать в «НАШЕЙ МЫСЛИ». Мою газету в России никто не будет покупать. Самое нежное слово, которое я слышал о вас, простите, «подонок»!

— «Подонок»!!! — вскричал я, — а благодаря кому я «подонок»!?!

Где гонорар?!1

— Вам нужен гонорар, — в голосе Гуттенмахера была горечь. — При ваших виллах, конюшнях, яхте и самолете «Дюк оф Кент»?!

— Какой «Дюк оф Кент»?! — завопил я.

— Перестаньте! Платил вам такие деньги, которые с трудом собирал за некрологи!

— Вот что, Гуттенмахер, — сказал я, — у меня нет желания с вами спорить. Единственное, что я хочу — отдайте деньги Жужанскому!

— Сразу после взятия Кабула, — пообещал он.

Вдруг пришло заказное от Жужанского:

«Вес — 40! Пишу из последних сил. Рука дрожит, но надеюсь, что ты разберешь. Счастлив, что помог тебе купить дома и корабль, что ты, наконец, стал богат и весело скачешь на своих конях по своим угодьям. Живи и наслаждайся! Кому не помочь, как другу. Но не дай подохнуть тому, кто тебе обеспечил все это. Пришли хоть какие‑то крохи от моего гонорара, тысяч 60 долларов, чтоб как‑то укрепить здоровье. Третью неделю нет желудка. И не думай, что это запор. Не с чего!!!»

Кусок не лез в мое горло. Мне неловко было пить кофе на набережной.

Взяли Кабул, и почтальон принес гонорар от Гуттенмахера — 15 долларов.

Мне было стыдно отсылать такую сумму Жужанскому. Я отдал ее почтальону.

— Мерси боку, — сказал он.

Я пошел в «Народный банк». В ссуде мне отказали.

Я продал свой подержанный «Форд» и отправил Жужанскому две тысячи долларов — все, что мне дали.

Он не ответил. Писем больше не было. Звонков тоже.

Прошло несколько лет. Я жил в небольшом домике у моря, где‑то между Неаполем и Римом. Лето стояло жаркое, цикады пели лениво, и даже машинка отказывалась стучать.

Однажды утром, когда вдруг испытываешь симпатию к людям — в Италии это чаще, — в дверь постучали. Я открыл. В проеме, совершенно седой, в сандалиях на босу ногу, на фоне моря стоял Жужанский.

— Что носят в Италии? — спросил он, — и почем земля в Бельгии?..

Голос его был полон горькой иронии. Он осматривал мой жалкий дом.

— И это все на мой гонорар! — трагически произнес он.

Волосы его развевались на жарком ветру.

— Я три года на Западе, Барабулька, и уже опубликовал «Хурму».

На гонорар я купил новые штаны и приехал к тебе, но у меня осталось еще на ресторан «Маре адуэрро», за углом. Ты не откажешься поклевать с буревестником свежей рыбки?..

Мы вышли, обнявшись.

— Как по — итальянски «старый мудак»? — спросил он.

Сельма нервно смотрела на часы. Самолет опаздывал. Наконец он появился в утреннем небе, приземлился и подали трап.

Струйка людей потянулась вниз.

«— Он выйдет последним, — думала она, последним…»

Оскар вышел последним. Он не торопился. Он остановился в дверном проеме и начал болтать со стюардессой. Та смеялась…

«— Так он торопится к сестре, которую не видел 44 года! — подумала она, — такой же, как и был, годы ничего не меняют».

Потом Оскар начал спускаться по трапу, не торопясь, насвистывая.

Сельма видела все это в бинокль. Она б убила его. Она опаздывала — оставалось десять минут.

— Оскар, — завопила она, — Оскар!

Он шёл по летному полю с молодой женщиной.

«— Может, он женился, — думала она, — совсем сдурел! Я же пригласила его одного. Куда я дену двоих?»

Появился он минут через двадцать, слава Богу, один. Они обнялись.