Николай Лейкин - Наши за границей

На этотъ разъ она уже не надѣла ни шелковаго платья, какъ вчера, ни бархатнаго пальто, ни брилліантовъ.

— Не стоитъ, не передъ кѣмъ рядиться. Вчера на выставкѣ, судя по нарядамъ, словно однѣ кухарки и горничныя были, — говорила Глафира Семеновна. — Да что горничныя? Наша Афимья вырядится въ праздникъ да пойдетъ со двора, такъ куда наряднѣе вчерашнихъ тряпичницъ на выставкѣ!

Облеклась она въ простенькое сѣрое шерстяное платье, въ дорожный ватерпруфъ и въ ту самую шляпку, въ которой ѣхала въ вагонѣ, и вышла съ мужемъ на улицу. На этотъ разъ супруги уже не были плохи и спросили внизу у хозяина печатный адресъ ихъ меблированныхъ комнатъ, гдѣ остановились.

— Теперь ужъ не будемъ блуждать ночью по улицамъ, отыскивая свою гостинницу, — бормотала Глафира Семеновна, радуясь своей запасливости. — Случаѣ, если гдѣ въ незнакомыхъ улицахъ запутаемся — сейчасъ извозчику карточку покажемъ: «Коше… вуаля куда… алле… вези»… — вотъ и вся недолга. А ты, милый мой, ужъ пожалуйста, не напивайся сегодня. А то вчера дорвался до винища и давай лакать.

— Да меня, Глаша, и вчера-бы не осатанило, ежели-бы я плотно пообѣдалъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — А это я вчера съ голоду. Ну, какой у насъ былъ обѣдъ! Супъ — ложкой ударь, пузырь не вскочитъ, порціи рыбы — въ зажигательное стекло разсматривать, а бифштексъ — разъ въ ротъ положить. Поѣсть-бы мнѣ щецъ, да хорошій кусокъ солонины съ хрѣномъ, да поросенка съ кашей, такъ я-бы былъ ни въ одномъ глазѣ.

— Ну, не скажи! Ты вѣдь цѣлый графинъ коньяку въ театрѣ выхлебалъ. Съ этого и послѣ какого угодно сытнаго обѣда всякій осатанѣетъ.

— Все-таки мы ужъ сегодня гдѣ-нибудь въ другомъ ресторанѣ пообѣдаемъ, а не во вчерашнемъ.

— Ну, заплатимъ восемь четвертаковъ съ носу вина, десять четвертаковъ, только-бы чтобъ было пищи до отвалу. Узнаемъ, гдѣ самый лучшій ресторанъ, войдемъ въ него и такъ-таки гарсона и спросимъ: «Комбьянъ стоитъ манже до отвалу?» Какъ по-французски называется «до отвалу?»

— До отвалу? — задумалась Глафира Семеновна и отвѣчала:- Не знаю… Ты все про такія слова меня спрашиваешь, про которыя насъ не учили? Да что-жъ тутъ! — прибавила она. — Мудрость-то не велика объяснить, чтобы поняли. Скажемъ, чтобы большой обѣдъ подали… «Грасъ дине… Вотъ, молъ, „жюскиси“ — ну, и докажу на горю. Чтобъ, молъ, бить сыту по горло.»

— Такъ ужъ ты, пожалуйста, объясни гарсону, какъ только мы будемъ обѣдать. «Гранъ дине»… Это отлично. А ежели ужъ придется опять не Дине, а порціями брать, то мы будемъ всего по двѣ порціи на каждаго требовать и много-много блюдъ назакажемъ. Вишь, здѣсь порціи-то какія маленькія!

Черезъ пять минутъ супруги наняли извозчика и ѣхали въ экипажѣ на выставку.

— Какъ пріѣдемъ на мѣсто — сейчасъ безъ дальнихъ разговоровъ на Эйфелеву башню, — говорилъ Николай Ивановичъ.

— Николя, я, право, боюсь… — отвѣчала Глафира Семеновна. — Смотри, сегодня какой вѣтеръ.

— Боишься, что насъ сдунетъ? Душечка, при нашей тѣлесности-то? Да наконецъ, вѣдь тамъ на башнѣ и загородки есть.

— Все-таки, Николя, лучше другой разъ. Ну, дай ты мнѣ немножко попривыкнуть къ выставкѣ. Вотъ что: мы сегодня только около башни походимъ, а завтра…

— Нѣтъ, нѣтъ… Сегодня. Ты вѣдь дала мнѣ слово.

— Слово я дала, но не на сегодня.

— Сегодня, сегодня. А то я на зло тебѣ, ей-ей, въ первомъ попавшемся ресторанѣ лягушки наемся.

— Ну, хорошо, хорошо, но только сегодня до перваго этажа поднимемся, а не на вершину. Дай мнѣ попривыкнуть-то. Сегодня поднимемся до перваго этажа, завтра до второго.

— Да что ты торгуешься-то! Залѣзешь на первый этажъ, а увидишь, что никакой опасности, такъ на второй этажъ и сама запросишься. Вѣдь больше милліона, я думаю, народу на башнѣ перебывало, однако никого не сдувало и ничего ни съ кѣмъ не случилось. Какъ башня-то по-французски? — спросилъ Николай Ивановичъ.

— Ахъ, Боже мой! Про башню-то я и забыла въ словарѣ посмотрѣть, какъ по-французски называется! — воскликнула Глафира Семеновна.1 Давеча я много французскихъ словъ изъ словаря на бумажку выписала, а про башню изъ ума вонъ!

— Экая ты какая! Вѣдь башня-то самый первый предметъ на выставкѣ и есть.

Разговаривая такимъ манеромъ, супруги доѣхали до выставки, купили у мальчишекъ съ рукъ билеты, разсчитались съ извозчикомъ и вошли въ помѣщеніе выставки.

— Ну, Господи благослови! Сейчасъ полѣземъ въ поднебесье, — сказалъ Николай Ивановичъ, взялъ жену подъ руку и направился прямо къ Эйфелевой башнѣ.

— Я, Николай Иванычъ, такъ за тебя все время держаться и буду, когда мы наверхъ подниматься станемъ. Коли ежели что — такъ ужъ вмѣстѣ… - говорила Глафира Семеновна.

— Да ужъ ладно, ладно. Держись, сколько хочешь.

— Фу, какъ страшно! Ужъ и теперь руки и ноги дрожатъ.

— А ты твори молитву.

Супруги подошли ко входу въ башню.

У кассы, гдѣ продаютъ билеты для поднятія на Эйфелеву башню, — хвостъ. Пришлось становиться и ждать очереди.

— Вотъ живутъ-то! Куда ни сунься — вездѣ очереди жди. Хвостъ, хвостъ и хвостъ… Весь Парижъ въ хвостахъ, — ропталъ Николай Ивановичъ. — На выставку входишь — хвостъ, на башню лѣзешь — хвостъ. Вчера даже обѣдать шли въ хвостѣ.

— На башню лѣзть, такъ хвостъ-то даже и лучше. Всегда одуматься можно, пока въ хвостѣ стоишь, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Уйдемъ, Николай Иванычъ, отсюда… Ну, что намъ такое башня! Да провались она совсѣмъ.

— Что ты! что ты! Ни за что на свѣтѣ! Продвигайся, продвигайся…

Билеты взяты. Публика стремится къ подъемной машинѣ. Здѣсь опять хвостъ.

— Тьфу ты пропасть! Да тутъ въ Парижѣ и умирать придется, такъ и то въ хвостъ становись! — плюнулъ Николай Ивановичъ.

Глафира Семеновна держалась сзади за мужа и шептала:

— Голубчикъ, Николай Иванычъ, страшно! Я и теперь чувствую, какъ подъ ногами что-то шатается.

— Не взобравшись-то еще на башню! Да что ты. Двигайся, двигайся…

Подъемной машины еще не было. Она была наверху. Но вотъ заскрипѣли блоки, завизжали колеса, катящіяся по рельсамъ, и громадная карета начала спускаться.

— Фу! Прямо на насъ. Даже духъ замираетъ. А запрутъ въ курятникъ, да начнутъ поднимать, такъ еще хуже будетъ, — продолжала бормотать Глафира Семеновна, держась за пальто мужа.

— А ты зажмурься — вотъ и не будетъ страшно.

Три раза поднималась и опускалась карета, пока супругамъ пришла очередь занять въ ней мѣста. Наконецъ, они вошли и помѣстились на деревянныхъ скамейкахъ, стоящихъ въ рядъ. Дверцы кареты задвинулись. Глафира Семеновна перекрестилась и слегка зажмурилась. Свистокъ, и карета, глухо постукивая колесами о рельсы, начала плавно подниматься наверхъ. Глафира Семеновна невольно взвизгнула и вцѣпилась въ рукавъ мужа. Она дѣйствительно боялась, поблѣднѣла и слезливо моргала глазами. Николай Ивановичъ, какъ могъ, успокаивалъ ее и говорилъ: