Николай Лейкин - Наши за границей

— Николай Иванычъ, страшно. Ей-ей, я чувствую, какъ башня шатается, — проговорила она.

— Да нѣтъ-же, нѣтъ… Это одно головное воображеніе. Ну, подойдемъ къ периламъ и посмотримъ внизъ.

— Нѣтъ, нѣтъ… ни за что на свѣтѣ! Перила обломятся, да еще полетишь, чего добраго…. Да и что тутъ смотрѣть… Взобрались — съ насъ и довольно. Теперь и спустимся внизъ…

— Какъ внизъ? Еще два этажа.

— Ни за какія коврижки я больше подниматься не стану.

— Глаша! Да какъ-же это? Добраться до второго этажа и вдругъ…

— Слишкомъ достаточно. Вѣдь что на второмъ, то и на третьемъ этажѣ, то и на четвертомъ, только развѣ что немножко повыше. И тутъ вокругъ небеса — и ничего больше, и тамъ вокругъ небеса — и ничего больше.

— Да, можетъ быть, тамъ облака…

— Ты вѣдь облака видѣлъ на первомъ этажѣ и даже писалъ объ нихъ знакомымъ, такъ чего-жъ тебѣ?.. У тебя ужъ на первомъ этажѣ облака о башню задѣвали.

— Да вѣдь это я такъ только. Ну, какъ-же не взобраться на самую вершину! Вдругъ кто-нибудь спроситъ…

— Разсказывай, что взбирался на самую вершину. Да ты ужъ и разсказалъ въ письмѣ къ Скалкинымъ, что мы сидимъ на самой вершинѣ около флага и пьемъ шампанское. Ну, смотри здѣсь во второмъ этажѣ, все что тебѣ надо, и давай спускаться внизъ.

Они подходили къ столику, гдѣ продавались медали съ изображеніемъ башни.

— Давай хоть пару медалей купимъ. Все-таки на манеръ башенныхъ паспортовъ будетъ, что, дескать, были на башнѣ,- сказалъ Николай Ивановичъ и купилъ двѣ медали.

У другого столика купили они также пару моделей Эйфелевой башни, зашли и на площадку, гдѣ стоявшій около телескопа французъ въ кэпи зазывалъ публику посмотрѣть на небо, выкрикивая названіе планетъ и соввѣздій, которыя можно видѣть въ телескопъ. Уплативъ полфранка, Николай Ивановичъ взглянулъ въ трубу и воскликнулъ:

— Глаша! Да тутъ среди бѣлаго дня звѣзды видно — вотъ мы на какой высотѣ. Ахъ, непремѣнно нужно будетъ про это написать кому-нибудь въ Петербургъ.

Заглянула въ телескопъ и Глафира Семеновна и пробормотала:

— Ничего особеннаго. Звѣзды какъ звѣзды.

— Да вѣдь днемъ, понимаешь-ли ты, днемъ!

— Стекло такъ устроено — вотъ и все.

— Воображаю я, что на четвертомъ этажѣ! Оттуда въ такую трубку навѣрно Лиговку увидать можно и нашъ домъ около Глазова моста. А ну-ка, мусье, наставь на Петербургъ. Глаша, скажи ему, чтобъ онъ на Петербургъ трубку наставилъ.

— Вуаръ Петербургъ онъ пе? — спросила француза Глафира Семеновна.

Тотъ отрицательно покачалъ головой и проговорилъ:

— Oh, non, madame, c'est une autre chose.

— Нельзя. Говоритъ, что нельзя… — отвѣтила Глафира Семеновна.

— Вретъ. Де франкъ, мусье. Наставь… — протянулъ Николай Ивановичъ французу деньги.

Французъ не бралъ денегъ.

— Ну труа франкъ. Не хочешь и труа франкъ? Тогда зажрался, значитъ.

— Давай скорѣй внизъ спускаться, Николай Иванычъ, — сказала Глафира Семеновна мужу. — спустимся внизъ и будемъ искать какой-нибудь ресторанъ, чтобы позавтракать. Я страшно ѣсть хочу. Пиво-то пили, а ѣсть-то ничего не ѣли.

— Да неужто, Глаша, мы не поднимемся на вершину?

— Нѣтъ, нѣтъ!

Шагъ за шагомъ добрались супруги среди толпы спускной машины, которая уже сразу спускала съ второго этажа внизъ, и стали въ хвостъ, дабы ждать своей очереди. Здѣсь Николай Ивановичъ опять увидалъ столикъ съ продающимися почтовыми карточками, не утерпѣлъ, купилъ еще одну карточку и тотчасъ-же написалъ въ Петербургъ самое хвастливое письмо одному изъ своихъ знакомыхъ — Терентьеву. Онъ писалъ:

«Сидя на вершинѣ Эйфелевой башни, пьемъ за ваше здоровіе. Вокругъ насъ летаютъ орлы и дикіе коршуны и стараются заклевать насъ. Вѣтеръ реветъ и качаетъ башню изъ стороны въ сторону. Сейчасъ одинъ орелъ вцѣпился въ шляпку Глафиры Семеновны и хотѣлъ сорвать, но я убилъ его зонтикомъ. Находимся на такой ужасной высотѣ, что даже днемъ звѣзды на небѣ видны, хотя теперь солнце. Каждая маленькая звѣзда кажется здѣсь аршина въ три величины, а луна такъ больше Гостинаго двора и на ней видны люди и разные звѣри. Спускаемся внизъ, потому что ужъ больше невтерпежъ сидѣть. Прощайте. Будьте здоровы».

Письмо это Николай Ивановичъ не прочелъ женѣ и сразу опустилъ его въ почтовый ящикъ.

Черезъ четверть часа супруги сидѣли въ каретѣ спускной машины и катились по отвѣснымъ рельсамъ внизъ.

— Вотъ спускаться, такъ совсѣмъ не страшно, — говорила Глафира Семеновна. — Точь-въ-точь съ ледяныхъ горъ на Крестовскомъ катишься.

— Ахъ, Глаша, Глаша! Какого мы дурака сломали, что на вершину башни не поднялись! — вздыхалъ Николай Ивановичъ.

— Ничего не значитъ. Дома въ Петербургѣ всѣмъ будемъ разсказывать, что около самаго флага сидѣли, — отвѣчала супруга.

Позавтракать супругамъ удалось на этотъ разъ довольно плотно. Они нашли на выставкѣ ресторанъ, гдѣ на зеркальныхъ стеклахъ было написано золотыми буквами «déjeuner 4 frc»…

Глафира Семеновна прочитала надпись и тотчасъ-же сообщила мужу:

— Вотъ завтракъ за четыре франка.

— Четыре четвертака по 38 копѣекъ… Вѣдь это, матушка, по курсу-то рубль и пятьдесятъ двѣ…- разсчитывалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ: — Ну, да зайдемъ.

Они зашли. Поданы были: редиска съ масломъ, рыба подъ бѣлымъ соусомъ, телячья головка съ черносливомъ, зеленый горошекъ, пулярдка съ салатомъ роменъ, виноградъ съ грушами, сыръ и кофе. Ко всему этому было прибавлено два маленькихъ графинчика краснаго вина. Надъ рыбой Глафира Семеновна нѣсколько призадумалась: ѣсть-ли ее али нѣтъ. «А вдругъ вмѣсто рыбы-то лягушка?» — мелькнуло у ней въ головѣ. Она расковыряла рыбу вилкой, осмотрѣла ее со всѣхъ сторонъ и, послѣ тщательнаго изслѣдованія, не найдя ножекъ, стала кушать. Такой-же осмотръ былъ произведенъ и надъ телячьей головкой.

— Я знаю, что эта телячья головка, потому въ картѣ написано «тетъ де во», но вѣдь вмѣсто головки-то можно Богъ знаетъ что подсунуть, говорила Глафира Семеновна мужу.

— Очень просто, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Былъ у насъ разъ обѣдъ парадный въ Петербургѣ. Славянскихъ братьевъ какъ-то мы кормили во французскомъ ресторанѣ. Подали супъ. Вижу, въ супѣ плаваетъ кусочекъ студня или телячьей головки и съѣлъ. Ничего, вкусно, только перчило очень. А рядомъ со мной сидѣлъ Иванъ Иванычъ Анчевскій. На ѣду онъ первая пройдоха. Только для того и по Европѣ ѣздилъ, чтобы разныя разности жрать. Крокодиловъ маринованныхъ ѣдалъ, не только что лягушекъ; супъ изъ змѣиныхъ яицъ трескалъ.

— Не говори, не говори! — замахала Глафира Семеновна и сморщилась.

— Да вѣдь отъ слова ничего не сдѣлается. Ну, такъ вотъ Иванъ Иванычъ увидалъ, что я кусокъ изъ супа съѣлъ, да и говоритъ: «Понравилась-ли вамъ черепаха? Не правда-ли, какая прелесть!» Я такъ и ротъ разинулъ. Слюна начала у меня бить. Замутило. Однако удержался. Надо цивилизацію поддержать. «Ничего, говорю, аппетитно». А какое аппетитно! У самого даже глаза начало косить.