Irag Pezechk-zod - Дядюшка Наполеон

— Да, скажите, пожалуйста, на чью честь я покушался.

Весь дрожа от возбуждения, Дустали-хан прохрипел:

— Ага, вы только посмотрите, до чего может наглость дойти!.. Эта невинная дурочка…

— Сам ты дурак невинный, — тут же вставил Практикан.

Дядюшка Наполеон воскликнул:

— Господин Практикан, вы же служите в полиции, вы должны знать, каковы правила судебного заседания! В настоящий момент здесь происходит заседание семейного совета. Пока я не дам вам слова, вы не имеете права говорить! В свое время вы тоже сможете высказаться. Продолжай, Дустали!

— Обращаю ваше внимание на то, что эту невинную больную девушку обманул какой-то неизвестный негодяй…

Практикан опять прервал его:

— Обращаю ваше внимание, ага, он опять попусту болтает! — Воздев глаза к потолку, он продолжил: — Во-первых, негодяй тот, кто такие слова говорит, во-вторых, никого неизвестного не было.

Дустали-хан угрожающе приподнялся на стуле:

— Не было? Значит, тебе он известен? Ты знаешь, кто эту непорочную девицу ребенком наградил?

Положив в рот кусочек халвы, Практикан спокойно ответил:

— Еще бы не знать. Это я и был.

— Ты?! Ах ты лгун бессовестный!

— Нет, я чистую правду говорю.

Асадолла-мирза, лицо которого так и засияло, сказал:

— Моменто, господин Дустали-хан, разум и логика тоже иногда полезны. Господин Практикан откровенно признает, что это его ребенок, а вы утверждаете, что это ребенок неизвестного? Тогда либо назовите отца, либо согласитесь со словами господина Практикана.

Лицо Дустали-хана стало красным, как помидор. Он едва мог выговорить:

— Да когда же?… Где?… Этот человек вообще не был знаком с Гамар. Как это могло случиться, что мы ничего не знали?

Практикан все так же невозмутимо ответил:

— Эка, хватился, дядя! Да я с прошлого года, когда еще с инспектором Теймур-ханом приходил ваше тело искать, по Гамар сохну. Полюбили мы друг друга… Ах, что за ночки были! Лунные ночи!

Асадолла-мирза, едва сдерживая смех, сказал:

— Ну что выспрашивать, когда и где, — не у вас же на глазах им любовью заниматься. В этом деле — третий лишний. Или вы другого мнения?

Дустали-хан, которого душила ярость, завопил:

— Асадолла, это ведь при тебе было, когда он сказал, что вообще ни к чему не пригоден…. Что ему, проклятому, причинное место пуля в бою отстрелила!

— Это у вашей милости причинное место проклятое! — с полным ртом парировал Практикан.

— Моменто, теперь состав суда должен высказаться по поводу причинного места каждой из тяжущихся сторон. Я голосую за господина Практикана.

Дядюшка Наполеон стиснул зубы. Он порывался положить конец этому зубоскальству, но не мог вставить ни слова. Асадолла-мирза, которому хотелось раззадорить спорщиков, с притворным удивлением повернулся к Практикану:

— Моменто, господин Практикан, я что-то не помню, чтобы вы называли место ранения…

— Нет, тут он как раз правильно говорит, — усмехнулся Практикан. — Я сам так сказал.

— Вы слышали? — заорал Дустали-хан, обращаясь к дядюшке. — Обратите внимание, он сам признал!

Но прежде чем дядюшка успел задать вопрос, Практикан все так же хладнокровно заявил:

— Клянусь богом, дело вот как было. В тот день меня с инспектором Теймур-ханом отрядили к вам под предлогом расследования о пропаже часов… А я думал, вам стало известно, что это я Гамар ребенка сделал, и вы хотите заставить меня сознаться, а потом отдадите под суд и засадите в тюрьму… Знаю я, как это делается, сам тысячу преступников задержал… Ну, я и сказал, будто у меня ранение такое, чтобы вы меня не схватили и не передали в руки полиции…

Тут Маш-Касем, который непривычно долго молчал, так и подпрыгнул:

— Ай, молодец, брат! Ну и голова!.. Господи, благослови Гиясабад! Это я к тому, значит, что в мужской силе и удальстве никому с гиясабадцами не равняться.

Асадолла-мирза не мог больше сдерживаться. Он раскатисто захохотал, а потом проговорил, то и дело прерывая свои слова взрывами смеха:

— Да здравствует… Практикан Гиясабади!.. С сегодняшнего дня объявляю тебя почетным гражданином Сан-Франциско!

— Рад стараться, ваше высочество, — ответил Практикан, присоединяясь к его веселью, — вы-то меня любите, я знаю.

— Господа, вы затягиваете заседание вашим смехом и шутками, — прикрикнул дядюшка. — Асадолла! Практикан! Тихо!

Он опять повернулся к Дустали-хану:

— Продолжай, Дустали!

Но Дустали-хан, словно громом пораженный, не говорил ни слова. Молчал и дядя Полковник, сидевший опустив голову. Как я догадывался, сожаления об исфаханском коврике отвлекли его от семейного совета. Зато у отца вид был веселый и довольный.

Между тем Практикан Гиясабади начал контратаку:

— Я свою жену люблю. И она меня любит. Дитя у нас любимое… и еще одно на подходе… На взгляд господина Дустали-хана это все неприличие одно, а вот когда он сам в среду заявился в дом замужней женщины, а муж, между прочим, в это время отсутствовал, это прилично…

Дустали-хан, выйдя из охватившего его оцепенения, завопил:

— Я… Я ходил к замужней женщине?…

— Разрешите крикнуть Фати? — мягко осведомился Практикан. — Фати — дочка кормилицы Гамар. Если желаете, спросим у нее, кто в среду выходил, крадучись, из дома мясника Ширали?

Дустали-хан снова остолбенел. Асадолла-мирза широко улыбнулся. Он достал из кармана свои очки, надел их и, пристально глядя на Дустали-хана, сказал с плутовской улыбкой:

— Дустали, неужели?… Наконец решился съездить в Сан-Франциско с Тахирой, женой Ширали? Ну и как — добрались?

— Замолчи, Асадолла!

— Моменто, Дустали! Откровенное признание смягчает вину! Повинись, не то Практикан пошлет за Фати.

— Асадолла, если я что-нибудь с тобой сделаю, потом не жалуйся!

— Моменто, моменто, моментиссимо! Господи помилуй! Мало ему жены Ширали, теперь он со мной хочет что-то сделать! Каких ты пилюль наглотался, что тебе удержу нет?

— Асадолла, Асадолла! — крикнул дядюшка. В этот момент Дустали-хан схватил банку с халвой и, угрожающе занеся ее над головой, как бы собираясь швырнуть в Асадолла-мирзу, зарычал:

— Как дам сейчас — башку расшибу!

— Что-что? Не понял! — перестав смеяться, сказал Асадолла-мирза и тут же, вскочив с места, ринулся к окну. Высунувшись во двор, он закричал:

— Ширали! Эй, Ширали!

Дядюшка Наполеон и все остальные во весь голос воскликнули:

— Асадолла!.. Прекрати!!

Но Асадолла-мирза продолжал:

— Ширали, если не трудно, принеси наверх чаю.

В комнате воцарилась тишина. Этим воспользовался Маш-Касем:

— Ей-богу, зачем врать?! До могилы-то… Да я за все сорок лет такого безобразия не видал… Господь защитник, да если этот Ширали пронюхает… Знаете, господин Дустали-хан, Ширали нынче баранью ногу прихватил с собой…