Александр Стефанович - Париж ночью

— Но как ты, старый греховодник и автор «Путаны», туда попал? — язвительно вставил я.

— Вот это загадка, — согласился писатель.

— Ладно. Пошли в город, — предложил я и тихо прошептал остальным членом съемочной группы: — Нужно показать его врачу.

Но до врача дело не дошло. Сценарист не имел шведской медицинской страховки, а на посещение поликлиники посольства у нас не было времени. Мы решили не спускать с него глаз.

Между тем сценарист продолжал вести себя как блаженный. Он так восторгался самыми простыми вещами. Его восхищал ослепительно-белый снег на стокгольмских улицах. Он пришел в экстаз от старинного парусника, пришвартованного у пирса в самом центре города. Цветочный рынок он сравнивал с райским садом. Его умиляли шведские дети в разноцветных комбинезонах. Эмоции переполняли писателя через край. То есть болезнь прогрессировала на глазах.

К обеду мы вернулись в отель и встретили там продюсера шведской стороны, Уильяма. Я отозвал его в угол, объяснил, что сценаристу срочно нужна медицинская помощь, и описал симптомы.

Озабоченный Уильям подошел к портье. Тот, выслушав его, уже взялся было за телефонную трубку, но, задав Уильяму какой-то вопрос, вдруг принялся хохотать. Вслед за ним стал смеяться и Уильям, да так, что не мог выдавить из себя ни единого слова.

Мы же в недоумении стояли в центре холла и ничего не понимали. Портье вышел из-за своей стойки, а потом вернулся, держа за руку очаровательную девочку.

— Это твой ангел? — спросил англичанин, пристально глядя на Володю.

— Очень похож, но не тот, — ответил сценарист.

— А так? — сказал Уильям, надевая ей на голову венок с четырьмя свечами. Он достал зажигалку и зажег фитили.

— Ангел… — пробормотал писатель.

Девочка улыбнулась и действительно стала похожей на божественное создание. Тут портье стал объяснять что-то по-шведски, а Уильям переводил:

— Это его дочь. Сегодня утром она, нарядившись в белое платье и венок со свечами, открывала специальными ключами двери всех номеров в гостинице и будила гостей песней. Это такая традиция. Ведь сегодня день святой Люсии.

— Вот, блин, — произнес сценарист, — всегда так. Я-то уже уверился, что мне обеспечено место в раю, а теперь… — он тяжело вздохнул, — неизвестно, кто меня ТАМ ждет. Возможно, и черти с вилами.

– Судя по твоим рассказам, ты быстро освоился в Швеции, — усмехнулся Пьер.

– Не поверишь, но после двух незабываемых ночей с красавицей в тюрьме Ландхольмен фортуна повернулась ко мне лицом. Ведь еще совсем недавно мое положение было отчаянным. Как ты понял, пути назад в Москву у меня не было. Сидеть на шее родственников в Стокгольме я не мог. Работы нет. Языков не знаю. Деньги кончились, пришлось даже взять в долг. А после моей первой любовной победы жизнь стала налаживаться. И вот я узнаю, что шведской съемочной группе понадобился фотограф. Фильм был малобюджетный, и ни один уважающий себя профессионал не соглашался там работать. А я был готов на любые условия.

Но даже представить себе не мог, какой счастливый билет вытянул. Съемки фильма предполагалось проводить во Франции. Поэтому шведы сделали мне годовую французскую визу, и я вдогонку за автобусом съемочной группы помчался на «жигулях» в Париж.

– Вот с этого места подробнее, — заволновался Пьер. — Какое впечатление на тебя произвел Париж? Кстати, как вы, русские, между собой его называете?

– Мы называем его Парижок. Это такой уменьшительно-ласкательный оборот.

– Почему так?

– Потому что это…

В Париж я мечтал попасть с детства. Однажды лет в четырнадцать мы с моим приятелем сели на велосипеды и поехали по Приморскому шоссе вдоль Финского залива. Уехали далеко, километров за сто от Петербурга, где я родился и тогда жил. На одном из привалов мы расположились на пляже и стали мечтать, как украдем яхту и отправимся на ней во Францию. Париж для нас был тогда несбыточной мечтой.

В течение долгих лет я грезил о Париже. Читал о нем книжки, смотрел фильмы и даже изучал карты, с помощью которых мысленно бродил по его улицам.

И вот после стольких лет ожидания я приехал в Париж, бросился ему навстречу и был страшно разочарован. Нет, «разочарован» — это слишком мягкое слово. Я был потрясен. Я увидел довольно грязный город, с серыми пяти-, шестиэтажными зданиями, с большим количеством мусора на улицах и донельзя загаженный собаками. Ничего броского, никакой яркой рекламы, которую я рисовал в своем воображении. Даже какой-нибудь Берлин, через который я проезжал, выглядел более эффектно. Да и парижане, одетые в большинстве своем в серое или черное, проигрывали по сравнению с жителями Стокгольма или Хельсинки — те в своих цветастых вещах, на мой совковый взгляд, казались мне более западными и эффектными.

Короче, Париж меня разочаровал. И на второй день я ходил по нему как человек, который потерял свою мечту. Сидел в кафе, пил свой чай и думал: надо же, столько лет мечтал сюда попасть, а оказалось… И только на третий день я понял, что лучше этого города нет на земле.

Ведь я, несмотря на бесконечные французские фильмы, где показывался Париж, ожидал чего-то живописного, праздничного. Я думал, что Париж — это такой большой Бродвей, с безумным ритмом и блеском огней. А тут — ни одной светящейся рекламы в центре, никаких рекламных щитов. Но, слава богу, до меня дошло, какого рода красота Парижа.

Это — для избранных. Это красота огромной жемчужины. Перламутровый — самое точное определение цвета его домов и площадей и неба над городом. Это изумительное сочетание серого с золотым — вот она, эстетика Парижа.

Как дорогая жемчужина, Париж меняет оттенки: голубоватый зимой, сиреневый весной, бежевый летом, снова сиреневый осенью. Париж — это лучшее украшение Франции.

Это самый уютный город мира. Когда-то было запрещено строить дома выше Лувра, и это определило пропорции его зданий, они не подавляют.

В Париже легко ориентироваться. Когда-то его улицы рождались вдоль тропинок, протоптанных по полям и берегам Сены, и эти линии легли в основу планировки города.

Парижская жизнь течет на улицах. Его бесчисленные кафе постоянно заполнены горожанами, и совершенно непонятно, когда они работают. Они сидят там целыми днями, пьют кофе, чай, вино, болтают, назначают свидания…

– А что ты скажешь о Франции?

— Что для меня Франция? Может быть, мое впечатление слишком субъективно, но, прежде всего, это легкое отношение к жизни. Французы говорят: «Мы работаем, чтобы жить, а американцы живут, чтобы работать». Там, где русский будет биться в истерике с криком: «Так жить нельзя!» и разбираться «Кто виноват?» и «Что делать?», француз просто скажет: «Се ля ви» — и, насвистывая, пойдет дальше.