Олесь Бузина - Верните женщинам гаремы

Но трубка будто приросла к руке.

— Туда вы попали! Туда! Арефьев помолчал, посопел в трубку, расхрабрился и спросил:

— Это дьявол у аппарата? Правда?

— Конечно правда! — голос стал на редкость добродушным. — Раньше телефонистка сидела. А теперь самому приходится. Скучный стал народ. Не звонят. Ну, ладно. Ждите.

И трубка ответила гудком.

Медленно побрел Арефьев к себе наверх. В комнате становилось жарко. Электрокамин расстарался вовсю. Голова сразу разболелась. «Какой глупый разговор… Может, я и не ходил никуда? Тут так жарко…»

Арефьев сел в кресло и положил голову на спинку.

Сгущались сумерки. Он уснул.

Вдруг старенький, заваленный газетами будильник очнулся курантным боем. Громкие звуки молотком ударили в комнату. И тут в дверь постучали.

Арефьеву показалось спросонок, что из крана потоком полилась вода, завывая в раковине.

«Ага! Это кран испорчен. Я говорил коменданту. Водопроводчик пришел. Водопроводчик… в 12 ночи?»

Ни о ком другом Арефьев и не подумал.

Он вскочил с кресла и побежал открывать. Маленький человек в сером плаще и такой же шляпе, с грубым коричневым чемоданчиком стоял в коридоре. Он улыбнулся бритым серым лицом и серыми глазами.

— Дьявола вызывали? — глаза его будто подпрыгнули в орбитах.

— Да!

Тогда он вошел, сняв только шляпу, в комнату и уселся в продавленном кресле у электрокамина.

— Ну, душу хотите продать?

— Душу…

— Сейчас посмотрим.

Серый вынул из чемоданчика лист бумаги с рисунком, очень похожим на те, под которыми в учебнике анатомии стоит подпись: «Легкие человека».

— Ага! — обрадовался он. — Вот есть тут черное пятнышко, и тут вот еще одно…

Он поморщился, улыбнулся, хмыкнул и сказал, весело глядя в глаза Арефьеву:

— Год! Год могу дать.

— Почему год? За душу Фауста вы 33 дали!

— Эх, батенька, так то какая была душа! Год! Арефьев медленно выдавил:

— Ладно, — еще сомневаясь, не делает ли он глупость.

Всего один год. Но зато…

…Он представился себе, но не таким, как был, а другим, за ресторанным столиком у окна с тяжелой бархатной портьерой. Взгляд его был чуть пьян и нагл, остер, подбородок выдвинут вперед, губы решительны. Бутылка шампанского откупорена, запотевшие бокалы, легкая закуска, а в двух хрустальных штуковинах — названия их он не знал — икра. В одной — красная. В другой — черная. А на плече его на лацкане изящнейшего пиджака голая рука той женщины с плаката, но живой, улыбающейся только ему, счастливчику.

И где-то там, в кабинете его квартиры, в верхнем ящике стола лежит экземпляр защищенной докторской «Творчество Пушкина как целостная система»…

— Это пошло! — сказал дьявол и посмотрел Арефьеву в удивленные глаза. — Так уже было. Это для меня неинтересно! Сделка не состоится! — и взял шляпу, поморщившись досадно.

Переключатель в комнате щелкнул, и то, что произошло, исчезло начисто, не оставшись даже сном. Пустая комната. Темнота. Пять минут первого ночи [2] Это самый ранний из моих рассказов. Он написан в 1986 году, когда я учился на первом курсе Одесского университета. .

К вечеру в шоколадной полутьме почему-то особенно хочется мулатку. Впрочем, с не меньшим энтузиазмом ее хочется и утром, когда тело превращается в гагаринскую ракету, способную послать заряд юной спермы на Марс. И в обед. И в цветном порнографическом сне с плавучим колониальным борделем, водруженным прямо посреди озера Виктория, в мутных волнах которого плещутся голые африканские русалки.

К такому выводу пришли мы на Рождество 2001 года, сидя в ночном клубе «Белая гвардия». Мы — это Барон, Корнет и я, Пилот, — трое самых развратных (и на данный момент самых одиноких) романтиков в мировой истории.

— Сволочи… Что сделали со страной! — зло процедил Корнет, самый молодой из нас, поежившись в тесноватом белогвардейском мундире, которые выдавали прямо на входе. — Сначала уничтожили дворянство, потом интеллигенцию, а теперь еще и вывезли за границу всех стоящих славянских баб, так что даже мне, потомственному расисту, ни о чем не думается, кроме как завалить под пальмой эту самую голенастую мулатку!

— Стыдитесь, мон шер! — возразил Барон. — Расовые предрассудки не красят борца за белую идею. Мы просто обязаны совокупляться с темнокожими самками до тех пор, пока окончательно не растворим их цвет в нашем могучем нордическом потомстве!

— Истинно христианская мысль! — присоединился к этому спичу и я, гордо носящий свое наследственное прозвище Пилота (в годы Великой Отечественной мой дедушка, советский ас, завалил 58 немецких стервятников, а теперь его внук с тем же фамильным восторгом продолжал валить в постель хорошеньких девочек, невзирая на их национальную принадлежность).

— Предлагаю срочно отправиться в Рио-де-Жанейро! — провозгласил Барон, похотливо шевеля усами. — Именно там мулатки водятся в немыслимых концентрациях!

— Да, да! — поддержал его я. — По моим подсчетам, там их около двух с половиной миллионов — причем все с выбритыми голодными лобками и справками от венеролога.

— Ну, уж этим не обольщайтесь, — съязвил скептик Корнет. — Справки — поддельные, по семь крузейро штука, а пезды раздолбаны местной шпаной до дыр, как донбасские шахты.

— Это ужасно, — заметил я. — Предпочитаю аккуратные, по-солдатски коротко стриженные пезды, не издающие в ебле неприличных звуков, вроде икоты или похрюкивания*. Путешествие отменяется!

(* Автор предупреждает, что является принципиальным противником матерщины, но в данном случае без нее не обойтись.)

Все тут же согласились, закивав безупречными проборами, ибо куда приятнее повстречаться с эскадроном пьяных махновцев, чем с неизвестной науке новой породой лобковой вши, разводимой организмом какой-нибудь любвеобильной меценатки.

— Современную даму, вообще, можно употреблять только в тот трудноуловимый момент, когда она еще жива, а флора в ней уже мертва! — назидательно изрек Корнет.

Однако мысль о мулатке не оставляла наши обремененные сексуальными фантазиями светлые головы. Хотя вокруг так и шныряли юные белокожие создания, стремящиеся приобщиться к вершинам духовного разврата. Нужно заметить, что «Белая гвардия» — действительно высокоэлитарный клуб. Особь женского пола, желающая проникнуть сюда, должна как минимум знать пару иностранных языков и иметь на руках диплом, свидетельствующий, что она гарантированно достигает оргазма. Правила эти, естественно, разрабатывали мы как постоянные члены клуба, справедливо полагая, что женщина, являясь единственно полезным для мужского организма наркотиком, обязана быть патентованно высокого качества. В последнее время на особых тайных собраниях даже дебатировался вопрос, чтобы допускать в святая святых только поэтесс, но, в связи с неудовлетворительными внешними данными последних, идея был отвергнута как самодурство.