Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

— Ладно! — сказал он монархистке. — Я дам вам банковские рек­визиты одного хозяйства — перечислите туда шестьдесят тысяч. Для начала… Если, вы говорите, у вас деньги куры не клюют.

— Но я могу надеяться!

— Переведите, там посмотрим, — отрезал Зелепукин и, сев в ма­шину, стал осторожно отпарковываться. Берлянчик проводил монархист­ку к «Фиату». Он справедливо полагал, что внёс свою лепту в дело аристократического переустройства села и теперь надеялся на награ­ду. Но стоило ему заикнуться о квартире на Пастера, лицо Ирины Фи­липповны стало ледяным.

— Я хочу вам пояснить, — сказала она, — что случай на даче — это шок! Паралич воли и ума. Вам не стоит преувеличивать его зна­чение. На деле я серьёзная, талантливая женщина с достойной целью в жизни, да, мне приходится раздеваться в «Лотерее любви» моего мужа, но так устроена природа: она любит издеваться над своими избранни­ками.

Додик внутренне улыбнулся. О своих талантах и достойных це­лях она говорила с той же неподражаемой серьёзностью, с какой пред­лагала купить поместье господину Зелепукину.

— Надеюсь, вы не слишком на меня обиделись? — спросила мо­нархистка.

— Нисколько! — заверил её Додик. Это было сущей правдой. По опыту Дерибасовского льва он знал, что бесполезно приглашать девуш­ку в свободную квартиру, если у неё не в меру разбужен интеллект. А ещё он понимал, что угробил вечер для того, чтобы снова испортить отношения с бандитом, вернуть помещиков на землю и в итоге получить головомойку от жены. Но обычно Додик никогда не наказывал себя дваж­ды: сперва глупостью, а потом обидой.

Ирина Филипповна молча наклонилась, растирая помаду губами, и в зеркале заднего вида Берлянчик увидал летучую гримасу на её лице и руки, наводящие порядок в складках шифонового платья на ко­ленях.

— Знаете, — сказала она, царапнув его краем сухого насторо­женного глаза, — у меня есть деловое предложение.

— Какое? — спросил Додик, уже готовый к чему угодно.

— В Мизрани-банке лежат три миллиона долларов. Это лично мои деньги. В своё время муж сделал меня директором многих фирм, акцио­нерных обществ и предприятий, чтобы оставаться в тени их деятель­ности, и мне отчислялись определённые проценты. Но, во-первых, я по­била с ним горшки... К тому же у меня появились обязательства перед господином Зелепукиным. В общем, деньги мне нужны в Одессе. Вы бы не могли заняться переводом? Вы получите приличный гонорар.

— Вы угадали: гонорары — моя слабость. Но почему вы сами не поедете?

— У меня нет паспорта.

— А где он?

— У мужа. Мой паспорт и многие другие документы он держит у себя. Я могла бы их восстановить, но вы сами донимаете... Я сразу же себя раскрою.

— Но как без паспорта вы дадите мне доверенность?

— Это я устрою.

— Ясно. И мне, одесситу в третьем поколении, вы доверяете свои миллионы?

— Да.

— Но это достойно книги Гиннеса!

— Нет, я вам верю. У вас в городе отличная деловая репутация. Даже у бандитов, хотя вы этого, наверное, не знаете. Я не сомне­ваюсь, что свой гонорар вы потратите на «Виртуозов Хаджибея», а я свои деньги — на нужды «Престольного Набата». Как видите, наш диаг­ноз общий. Я уверена, вы меня не подведёте.

На следующий день, приехав на работу, Берлянчик удивил сот­рудников неожиданным решением: он отменил приказ об увольнении Га­лины Крот. Видимо, абсурдные идеи монархистки разбудили в нём весё­лую иронию художника, который жил в этом гуляке-бизнесмене и иногда заставлял его смотреть на вещи совсем иначе, чем того требовали суровый опыт и сухой расчёт. Он вызвал Галину в кабинет и спросил:

— Что вы заканчивали?

— Кредитно-экономический.

— А почему вы работаете уборщицей?

— Так карты выпали.

— Возьмёте магазин «Утята»?

Галина не поверила своим ушам:

— Как это... возьмёте?

— Я хочу назначить вас директором. Вы, я вижу, женщина умная, энергичная, толковая… Нечего вам по галерее с тряпкой бегать. Зай­митесь делом. Заработают «Утята» — куплю квартиру и машину. Хорошо?

Женщина, как подкошенная, упала на колени, и по её крутым, как молодая капуста, щекам, ручьями потекли слезы:

— Давид Семёнович, благодетель! Человек мой дорогой... Да я носом землю буду рыть! Я на вас век молиться буду!

— Ну ладно, ладно! Хватит лирики!

Берлянчик не любил чувствовать себя благодетелем. Это прек­расное чувство оглупляло его, и он начинал терять много денег.

Берлянчик принял предложение монархистки с большой охотой. Перенапряжение в работе уже давало себя знать. Его организм, ум и нервы настоятельно требовали отдыха. Он предложил Довидеру сос­тавить ему компанию, и Гаррик с удовольствием согласился.

Довидер вылетел в Израиль самолётом, а Берлянчик взял биле­ты на круизный теплоход.

Дело в том, что последние годы Гаррик Довидер метался между двумя родинами — исторической и настоящей, не зная, на какой оста­новить свой выбор. В пользу первой говорило то, что обычно принято называть голосом крови, но голос этот был сопряжён с целым рядом неудобств: необходимостью работать, воевать, платить за квартиру, изучать язык и в общем чувствовать себя больше русским, чем евреем. В Одессе он, наоборот, чувствовал себя вполне евреем, но зато ему казалось, что не все это ценят высоко!

Додик увидал Довидера на выходе из порта. Он стоял в позе мопассановского фата и, опираясь на свою полугрузовую «Тойоту-Дюну», любезничал с девушкой-экскурсоводом. С его губ, закованных мощным наплывом щёк, не сходило выражение салонной учтивости. Ка­залось, он вот-вот запоёт… Увидав Берлянчика, он бросился ему навстречу, расцеловался с ним и прежде всего с тревогой сообщил: «Додик, я утром ел рыбу в ресторане, и, по-моему, она не кашер­ная!».

Тема не кашерной еды заняла у Гаррика большую часть пути к Иерусалиму, и, слушая его, Берлянчик подумал о том религиозном и нравственном исцелении, которое пришло к его другу с годами. Дело в том, что в молодые годы это был первоклассный «ломщик». Он брал «лоха», как медведя, глядя на него разгневанными глазами начальни­ка главка, и бедный советский гражданин, приученный ко всевозможным «коврам» и разносам, безропотно оставлял ему свои чеки и боны, унося вместо денег свёртки бумаг.

Это были добрые, старые, деликатные времена, когда никто не спрашивал, откуда у вас деньги, потому что все их дружно воровали у казны и друг у друга, и Довидер в этом смысле не был исключением. И тем более, Берлянчик не осуждал его сейчас. Додик понимал, что непременное условие бескровной эволюции в стране — это забыть о прошлом каждого из нас: от бывшего «ломщика» до президента.

Внезапно завизжали тормоза, и машину протянуло юзом, развер­нув задком на полосу встречного движения.