Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

— Только в Коминтерново.

— Так что же ты стоишь? Езжай к врачу — не мучай человека!

— Надо директору сказать, — сурово произнес ветеринар, заин­тересованный приездом американского инвестора. Кроме того, он, оче­видно, сознавал, что только скромным безучастием к собственной пер­соне, он может уберечь ее от неприятного внимания других.

Берлянчик испытал неловкость перед этим человеком. Он явно жертвовал собой ради финансовой затеи, одним из участников которой был одуревший от любви бизнесмен, а другим — патентованный мошен­ник. Однако Додик понимал, что, если он даст волю угрызениям совес­ти, то потеряет завод и «Виртуозов Хаджибея» — кредиторы сделают его банкротом.

Директор ожидал гостей в кабинете за широким письменным сто­лом. В кабинете было сумрачно. Его освещали унылые остатки пасмур­ного дня и засиженная мухами лампочка без абажура. Под ней нахо­дился табурет. Поскольку выключатель в кабинете не работал, дирек­тор влезал на табурет и докручивал лампочку в патрон, а, выходя из кабинета, таким же образом обесточивал ее. На столе директора стоя­ли пять цветных телефонных аппаратов. Четыре из них не работали, а один связывал директора с приемной.

— Иван Пантелеймонович, — скорбно начал Горчак, держа удоч­ку в наклоне так, чтобы не царапать потолок. — Приехал мистер Билл О’Конноли, но... К сожалению, простите...

— А что случилось?

Ветеринар застыл в дверях, держа леску на весу,

— Да вот... Григорий Николаевич... В больницу...

Но надежды директора на чудесное финансовое спасение были так неистощимы, что он замахал обеими руками:

— Поедете после разговора!

— Но я же, извините, э-э-э... с человеком.

— Це важнее за него!

— Но, но... у него ухо на крючке.

— Садись, сказал! Не кидай задом... Надя! — закричал директор. — Зови Ангелину и людям кофе принеси!

Горчак и инвесторы остались в кабинете, а ветеринара выставили с удочкой в приемную по причине особой конфиденциальности перегово­ров, и вскоре туда начал прибывать народ. «Що це правда, — тревожи­лись селяне. — Нас американцу продают?». Секретарь, молодая пикант­ная особа с копной крашеных волос, подводила помадой губы за столом, неся служебную тайну на лице. К ней нетерпеливо подскочил смуглый парень в грязном промасленном комбинезоне и, тряхнув кудрями на дверь, спросил:

— Тату у себя?

— Да.

— С америкой?

— С кем надо.

— До чего они дохрюкались, не знаешь?

Секретарь энергично замахала помадой перед носом, освежая пространство между ней и посетителем:

— Идить, Колю! — брезгливо сказала она. — От тебе бздить бильше, чем за твого трактору!

Парень, не обидевшись, метнулся к ветеринару, но тот посту­кивал удочкой об пол и, меняя руки возле уха, загадочно молчал.

Между тем, пришла главбух, и в кабинете начались переговоры; мистер Билл О’Конноли энергично двигал левой половиной рта, полу­обнажив ослепительный оскал. Берлянчик его переводил. Директор слу­шал довольно настороженно — американец был загадкой для него. Но мистер Билл О’Конноли попивал кофе малыми аптекарскими дозами и лучился такой приветливой сердечностью, что развеял все сомнения директора.

Мистер Билл О’Конноли любил людей, глубоко и правдиво. Люди ощущали неподдельность его чувств и платили ему искренней взаим­ностью, и тогда он их откровенно надувал. Нет, он не лицемерил, он действительно любил; но как всякий разумный современный человек, он использовал себе во благо практическую сторону любви.

— Так, — наконец откашлялся директор. — Фабрика, вы говорите. Но ведь это гроши, и немалые?

— Мистер Билл О’Конноли к этому готов, — перевел Берлянчик.

Главбух, теребя концы косынки, недоверчиво спросила:

— А рынок сбыта?

— Армия, — с улыбкой пояснил Горчак. — Я уже говорил с гене­ралом Обрусенко: он готов заказывать одеяла и солдатские подушки, если мы, конечно, его посадим на процент.

— Я думаю, Европа предпочтительней, — возразил Берлянчик. — Мы убьем ее ценой. Тоже НАТО, например. У мистера О’Конноли очень тесные деловые связи в центральной штаб-квартире в Брюсселе. Кроме того, часть валюты будет оставаться за границей. Где-нибудь в офф­шорной зоне — на Кипре или на острове Науру, например.

— Это будут наши деньги, — уточнил Горчак. — Они будут посту­пать «откатом» на наши персональные счета.

Ангелина Матвеевна нервно отвернулась и спросила:

— А як мы це проконтролюемо?

— Запросите банк. В любой момент.

— Як?

— По телефону.

— Откуда — на остров Науру с Разгуляек? Да я в район дозво­ниться не могу... Нет, хлопцы, так дело не пойдет. Вы что считаете — раз мы деревенски, то темни та дурни?

— Добре, Ангелина, — кивнул директор. — А шо ты предлагаешь?

— Никаких Науру!.. Вся выручка поступает в Разгуляйки. «Бе­лый нал» идет по кассе, а «черный нал» мы делим между собой и ге­нералами.

Американец чаще зажевал своим резиновым ртом, стараясь не га­сить приветливой улыбки: он никак не мог понять, что такое «откат», «белый нал» и «черный нал». Наконец Берлянчик ему растолковал, и он согласился с этой схемой.

Однако и это не устроило беспокойную главбуха. Поменяв поло­жение ног в сапогах солдатского покроя с кисточками на голенищах, она въедливо спросила:

— А кто будет возить гроши до Брюсселю?

Ангелину Матвеевну угнетали страхи, что посредник между птице­фабрикой и натовскими чинами часть «черного отката» будет класть себе в карман, и таким образом оставлять ее и директора в дураках. Эта подозрительность покоробила всех. Даже директор откашлялся в кулак и глухо пробасил:

— Ну буде, буде, Ангелина!

Спустя несколько часов всесторонних обсуждений, партнеры сос­тавили протокол о намерениях, в котором говорилось, что «Тайбей энд Калифорния трейд ассошейтед» берется построить в Разгуляйках фабрику пуховых изделий на базе сырья, свозимого со всей страны. Горчак то и дело прерывал заседание и выбегал в приемную, порываясь отправить ветеринара к хирургу; но тот, намотав леску на кулак и прижав удочку к плечу, как солдат ружье у мавзолея, отказывался покидать свой пост у двери. Каждый раз при этом Горчака обступала гомонящая толпа, но шеф «Монако», низко наклонив голову, махал над ней руками:

— Без комментариев!.. Все комментарии потом!

В целом он был доволен итогом встречи. Через несколько дней, сдержав слово, Горчак отправил вагон зеркал в Румынию, что спасло «Виртуозов Хаджибея» от неминуемого банкротства. А ещё спустя неде­лю его убили. Когда шеф «Монако» подходил к своему офису, располо­женному в помещении бывшей бани, неизвестный в упор выстрелил в него, сел в машину и уехал. Горчак упал на тротуар, схватившись за грудь, и круглые глаза его с короткими и светлыми ресницами смотрели удивлённо, словно вопрошая: «А где же обещанное счастье?!»