Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

Следующий танец «Семь сорок» Берлянчик плясал, скинув пиджак и вращая его пропеллером над головой, а после танца он подошел к эстраде, попросил микрофон и не лишенным приятности баритоном запел:

— Стрэнджэр эд тзе найт...

Но тут по каменным ступенькам входа вбежал какой-то разъярен­ный субъект, выхватил микрофон из рук Берлянчика и отвесил ему звонкую оплеуху:

— Мерзавцы! — орал он. — Сколько может продолжаться эта вак­ханалия? Уже третий час ночи! У меня ребенок не может заснуть! Я депутат горсовета! Я завтра же закрою этот балаган!

Депутат уже не впервые прибегал в «Капитан Дрейк», скандалил и грозил закрыть «этот балаган». Но поскольку старые уголовные свя­зи Пети Димовича были намного выше представительских, депутат уходил восвояси ни с чем. Он снова ложился спать, закрыв голову подушкой, чтобы не слышать про электричку, спички и ночную даль.

В свою очередь Берлянчик, уже вошедший в роль Фрэнка Синатры, чувствовал себя глубоко оскорбленным и пнул депутата ногой.

Ситуация грозила перейти в мордобой, но, к счастью, подоспел Утюжня. Он развел дерущихся в стороны и потащил Берлянчика по аллее наверх. Додик держался за пострадавшую щеку и обиженно бормотал:

— Пошляк! Ничтожество. Да, меня, случалось, в жизни бивали. Но поднять руку на маэстро? Хамье!

— Идите, идите! — торопил Утюжня. — Не оглядывайтесь. Там ни­чего интересного нет.

— Обождите! Где моя старушка? Куда вы меня ведете?

— Хватит старушек. Пора уходить.

— Но я хочу в туалет.

— А вы сами дойдете?

— Попробую.

Берлянчик на шатких, неверных ногах обошел длинный фигурный забор и вышел к туалету. В туалете при ярком свете лампы без колпа­ка Додик прочел воззвание над сливным бачком:

«Господа! Убедительная просьба правильно оценивать расстояние до унитаза. Администрация!».

Однако выполнить эту просьбу было нелегко, так как «Текила четыре пистолета» уже сделала свое дело, и у Додика все вертелось перед глазами — и потолок, и объявление, и расстояние до вышеозна­ченного предмета.

К столу он вернулся бледный, как мел. Виталия Тимофеевича уже не было. За столом сидел один Утюжня.

— А где подлый Ричард? — кисло спросил Берлянчик. Мысль о Ви­талии Тимофеевиче уже не вызывала в нем былого восторга.

— Ушел.

— Гнусный интриган...

— Нам тоже пора. Я позову официантку. Рассчитайтесь, и мы уй­дем.

Берлянчик ощупал карманы пиджака и сказал:

— У меня нет денег.

— А где же они?

— Я где-то выронил бумажник. Наверное, когда танцевал «Семь сорок». Бурный танец, но кажется, денежный.

Берлянчик еще раз осмотрел карманы и рассмеялся открытым детс­ким смехом. То обстоятельство, что за ужин в «Капитане Дрейке» должен будет рассчитаться налоговик, которого он пригласил в ресторан и обхаживал весь вечер, показалось Берлянчику очень забавным. «Это очень осторожный человек», — вспомнил Додик фразу Димовича, и снова рассмеялся. Это была реакция пьяного человека, освобожденного вод­кой от страха и обычных условностей, на прессинг целого ряда причин: на зависимость от Утюжни, которое тяготило его в течение вечера; на искусственное оживление от юбилярши, которое было протезом истинной радости, скрывавшем мысли о монархистке, а главное на шантаж Вита­лия Тимофеевича, которого он пригрел в «Виртуозах Хаджибея» со всем его семейством.

Утюжня подозвал официантку, и она принесла счет на трех лис­тах. Очевидно ему, налоговику, впервые в жизни пришлось платить в ресторане за директора фирмы, которую его службы обложили огромным штрафом. Его пальцы нервно пересчитывали купюры, но лицо с хрящева­тым носом и вздернутыми скулами оставалось невозмутимым. Когда офи­циантка ушла, Берлянчик спросил:

— Вы ей дали на чай?

— Дал.

— Да, я видел: десятку. Это мало за вечер! Неудобно перед ре­бенком...

Утюжня перебил:

— У вас транспорт есть?

— Нет.

— Хорошо, я вас отвезу. Вы дойдете до машины?

Додик приподнялся и снова свалился на стул.

— Вряд ли...

— Черт бы вас побрал! Зачем же вы пили, если меры не знаете?

— Пардон! — с пьяным высокомерием возразил Берлянчик. — Я и не должен был пить. Я для этого держу человека. Подлый Ричард! Завтра же уволю мерзавца! Это его должностные обязанности.

Утюжня не знал, что делать: или тащить Берлянчика на себе, или оставлять в «Капитане Дрейке» без денег, без машины и в полубесчувст­венном состоянии. В конце концов, мужская солидарность все же взяла верх. Налоговый инспектор взвалил незадачливого бизнесмена, как коро­мысло, на плечо, и понес к автомобильной стоянке. Ноги Додика болта­лись у него на груди, а голова и безжизненно повисшие руки — за спи­ной. По дороге Берлянчик заснул. В машине Утюжня пытался его растол­кать, но безуспешно. Додик что-то бормотал про детскую железную до­рогу, преферанс и низкое предательство. Утюжня устроил спящего нало­гоплательщика на заднем сидении и отвез в ближайшую гостиницу. Бер­лянчик очнулся, когда его вносили в увешенный зеркалами вестибюль и увидал, что навстречу им спешит швейцар в ливрее и фуражке с шафра­новым околышком. Сидя, как попугай на жердочке, на плече Утюжни, Бер­лянчик вдруг заорал швейцару:

— Звание? Фамилия? Номер части? Как служишь, болван?

Утюжня еле упросил швейцара не вызывать милицию и снял Берлянчику одноместный номер.

Проснулся Додик в первом часу пополудни. Во рту у него был вкус ржавых гвоздей. Голова раскалывалась на части. Он осмотрел небольшую, уютную комнату явно гостиничного типа и в первый момент не понял, где он и что с ним происходит. Наконец явь ожила для него целым роем позорных подробностей. «Вот мерзавец! — подумал он о Виталии Тимофеевиче, по вине которого он оказался в полубесчувственном состоянии. — А я на не­го так полагался... Все. Я провалил встречу. Конец идее, конец заво­ду, конец мечте! Придется стреляться или пускать завод и «Виртуозы Хаджибея» с молотка».

В это время постучали в дверь, и вошел Утюжня. Он был чисто выбрит, в галстуке, в черном плаще и с неизменным «дипломатом» в ру­ке. Небольшой гостиничный номер сразу заполнился ароматом терпких мужских духов, название которых Берлянчик не знал.

— Ну, как самочувствие, генерал? — улыбнулся он, глядя на Додика оловянными немигающими глазами.

Берлянчик запустил пальцы обеих рук в седую гриву волос:

— Я хотел бы принести свои извинения...

— Оставьте! — рассмеялся налоговик. — Если честно, то даже напротив: вы мне показались глубоко симпатичным. Нет, сперва, правда, вы мне не понравились: смотрю, что-то лебезит, что-то втирается — душа не лежала... А потом смотрю, свой парень! Как это вы швейцару: «Звание? Фамилия? Номер части? Как служишь, болван?» Хе-хе. Ну молодец! Ладно, хватит лирики, — он сразу посерьезнел. — Я утром смотрел ваше дело...