Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

— Повинную голову не секут. Ведь Косому вы простили куртку.

— Косого вы не трогайте. Куртка — мелочь, а Косой мой талис­ман. Я еще в каталажке это поняла.

— Что вы поняли?

— Предчувствие такое было... Что Косой — это последнее испы­тание судьбы и с него начнется восхождение. Я даже зарок себе да­ла: если так, я его непременно разыщу. Как видите, так я и посту­пила.

— Ну и каков он секретарь?

— Юрист. Толковый парень.

— А второго не хотите?

Она коротко сказала:

— Нет.

Берлянчик понял, что ему пора прощаться, что он и сделал с величайшим тактом и достоинством.

В целом он был доволен встречей. Дела его снова были на подъе­ме. Утюжня уладил дело со штрафом. С кредиторами он тоже рассчитал­ся. Редакция «Клуба гениев» уже работала, подбирая материалы и отыс­кивая авторов. Что же касается Ирины Филипповны, то и к этому конф­ликту он отнесся с облегчением, поскольку с одной стороны увидал ее в полном блеске больших денег и, следовательно, мог не беспокоиться за ее дальнейшую судьбу, а с другой — серьезность этих отношений уже тяготила его свободолюбивую натуру.

Утром следующего дня он проснулся с мыслями о вчерашней встре­че и подивился тому ничтожному значению, которое он ей придает. Он смеялся над ее позой, над прической, над историей с Косым и совеща­нием на верхнем этаже. Но к обеду он обнаружил, что ни о чем другом не думает, как только об этом. Додик прилагал огромные усилия, чтобы не мусолить эту тему и переключить внимание на что-нибудь другое; как вдруг какой-то бесенок в виде воспоминания ее на Мальте, в РОВД или где-нибудь еще прорывался в его сознание и разрушал всю систему обороны. «Черт возьми! — внутренне орал Берлянчик. — Да кто она такая? Если бы не деньги мужа, бегала б с подносом в ресторане. Та­ких сотни, как она...»

И он отторгал ее от себя и смотрел на нее со стороны так, как порой смотрят в зеркало, мысленно абстрагируясь от своего отражения в нем, чтобы увидать себя в подлинном виде. На него смотрело краси­вое, но совершенно чужое лицо, и, тем не менее, неотступное, как тень.

Теперь каждое утро его пробуждение начиналось с того, что он прислушивался к себе: не думает ли он о монархистке? И не обнаружи­вал ничего, кроме крошечного импульса, безболезненного, как щипок воробья, который, однако, постепенно набирал силу и уже к полудню приобретал температуру бушующей страсти. Это не было любовью. Это была какая-то странная болезнь чувств, которые заполонил один об­раз, одно видение, постепенно принимавшее очертания кошмара.

Тогда Берлянчик решил выбивать клин клином: сперва он разыс­кал Веронику и пригласил ее на яхту «Папирус». Он исходил из мысли, что женщину делает наше воображение и что в этом все различие меж­ду ними. Но подтвердилось это лишь отчасти: Веронику сменила Тала Газецкая, Талу — одна за другой, весь кордебалет «Лотереи любви», но это спасало лишь на некоторое время, а затем наваждение обруши­валось на него с прежней силой и к вечеру снова уничтожало его.

Ко всему прочему пришла новая беда.

Когда Берлянчик уволил «Сундука», она спалила часть докумен­тов, касавшихся деятельности фирмы. Виталий Тимофеевич, обозлён­ный на шефа за детскую железную дорогу и уволенного зятя, сообщил об этом Киевским поставщикам, которые не преминули воспользовать­ся удобной ситуацией и подали на арбитражный суд. Суд вынес реше­ние взыскать с «Виртуозов Хаджибея» тридцать шесть миллионов гри­вен и шестнадцать копеек. Это было дикое решение! Во-первых, сох­ранился акт сверки между фирмами, который был в пользу «Виртуозов Хаджибея». К тому же судья Иванченко допустила откровенный ляпсус: сложила восемнадцать миллионов и шестнадцать и в сумме получила тридцать шесть.

Берлянчик отправился к судье Иванченко, уверенный, что у него неоспоримые аргументы на руках: акт сверки и элементарные законы арифметики.

Однако та ответила, что заседание уже состоялось, и если он не согласен, может обратиться к адвокату.

Берлянчик отправился к адвокату. Адвокат Анатолий Фомич Кузнечик пил кофе и по сей причине Берлянчика просили обождать.

Наконец Берлянчика пригласили в кабинет, где сидел ещё один адвокат. Как только документы Додика попали им в руки, их лица сразу приняли похоронный вид. Они рассматривали печально бумаги, перекидываясь взглядами, качая головами, охая и вздыхая, из чего Берлянчик заключил, что дело его дохлое, и что акт сверки, кото­рый подтверждал его правоту, и арифметический «закон судьи Иван­ченко», с точки зрения практики суда, не играет роли. Наконец Ана­толий Фомич без обиняков спросил:

— Сколько вы заплатите за отмену этого решения?

— Но по вашим лицам я понял, что это невозможно.

— Это будет зависеть от суммы.

— А где гарантия, что новое решение опять не будет в поль­зу киевлян?

— Гарантию дают часовые мастера, а это суд, и здесь может быть любая неожиданность.

Берлянчик помчался за советом к Гаррику Довидеру.

— Гаррик, — сказал он. — Я ничего не понимаю... Твои «ломки» под торгсином — это нежный, детский поцелуй по сравнению с тем, с чем я столкнулся. Ты был просто-напросто святой. Смотри: Андрей Гаврилович Дубровский. Для того, чтобы забрать у него поместье, Троекурову, как известно, понадобилось, две вещи: лжесвидетели и отсутствие документов у Дубровского. Но это восемнадцатый век! А в двадцать первом — просто на чёрное говорят белое, складывают три и пять и получается пятнадцать, а потом посылают к адвокату, который за деньги берётся что-либо доказать. И то при этом не да­ёт гарантий.

— Пошли их ко всем чертям. Я дам тебе другого адвоката. Свое­го!

— А это что за Цицерон?

— Он лучше Цицерона!

— Что значит — лучше?

— Он глухо-немой.

— Что?

— Что слышишь.

— Как же он ведёт дела?

— Элементарно. Я думаю, что тебе не стоит объяснять, что сейчас нет господ Кони и Плевако, и главное искусство адвоката, я думаю, не в его красноречии и логике, а в его финансовых нежностях с судьёй. Так вот, Боря Хаваль-Чёрный в этих делах незаменим. По­скольку природный недостаток лишил его возможности говорить и слы­шать, он просто пишет записки: «Сколько?». С этой суммой он идёт к клиенту и дело в шляпе... Хочешь познакомлю?

— Конечно же! Давай!

Борис Зигмундович Хаваль-Чёрный оказался невысоким, плотным и очень хвастливым человеком. Он приехал на собственном «Мерседе­се», который вёл его шофёр, и через переводчика объяснил, что только что выиграл очень интересное дело. Спор шёл за строение между одним крупным акционерным обществом и его клиентом. Акционер­ное общество набрало целый штат юристов, которые скрупулёзно в те­чение года проверяли все обстоятельства дела: сметы, свидетельст­ва, инвентарные регистрации, решение горисполкома и прочие доку­менты, подготовив целый том доказательств, а Хаваль-Чёрный написал Печкину всего одну записку: «Сколько?» — и выиграл дело. Тут Ха­валь-Чёрный рассмеялся беззвучным смехом глухонемого и переводчик перевёл: — целый штат юристов потел над документами, дай Бог здо­ровья Печкину! Хороший человек. В церковь ходит, все литургии по­сещает, свечки ставит — Божий человек. Но есть грешок: пьёт и деньги обожает. Но кто из нас не без недостатков! Так что у вас?