Юрий Абросимов - Пожитки. Роман-дневник

Меня воротит от людей… Сколько их! Никто из них не в состоянии хотя бы двигаться в предсказуемом направлении. Если я сам иду прямо и образцово предсказуемо, кому-нибудь нужно передо мной срезать угол, криво завернуть или внезапно застыть с тупо раскрытым ртом. Ты вроде начинаешь обходить, но и застывший тут же приходит в движение – естественно, наперерез тебе. И рот его все так же отвратительно раскрыт. А сколько элементарно некрасивых субъектов! Я уж не говорю про ум или маломальскую изюминку личности. Парад шаблонов. Один хороший поэт охарактеризовал порнографию как совокупление шаблонов. Однако проблема в том, что натурально порнографией занимается каждый, делает это регулярно и не предохраняется. Хуже того, стремится, чтобы таких, как он, шаблонов, становилось больше.

Вы мне скажете: так ведь и ты, дорогуша, неразличим в толпе. И, со стороны глядя, ты сам предстаешь в ней словно крохотный шаблончик, единичный пазл в громадном и бессмысленном месиве скучных, пресных людей. А вот и нет! – отвечу я вам. Посмотрите-ка внимательнее на ингредиенты толпы. Фактически любой из них, помимо серости и скуки, носителем которых он, в силу собственной обычности, является, глухо нормален . Страдает ли он, как и я? И – особливо – ТЕМ ЖЕ, чем страдаю я? Отнюдь. Он приходит домой и… все. То есть ничего. Вообще. До завтрашнего дня. Приходит и садится на диван. И будет сидеть. А потом ляжет на него. И пролежит, как миленький, до утра. Метаться из угла в угол точно не будет – уж оно по всему очевидно.

Пребывать одному хочется беспрестанно. Пребывать реально и долго. Просто чтобы вспомнить себя. Я ведь себя уже не помню почти! Я – потерянный человек. Моя личность похожа на тающее мороженое; когда-то имевшая жесткую лаконичную форму, она все больше расплывается лужицей по блюдцу. И это ужасно! Как бы я хотел остаться один и все вспомнить!.. Проверить себя изнутри, произвести учет изначально заложенного, хоть как-то залатать в целомудрии бреши. Ведь должен же я это сделать! Каким-нибудь способом, пусть даже вызывающим оторопь.

В свое время переболевая цингой в первой ее стадии, наблюдая за тем, как физически безболезненно происходит тление, как гниет моя плоть, я мог буквально заглянуть внутрь самого себя и внимательно рассмотреть материал, который составлял не просто какого-то там человека, а меня лично. Я удивлялся тому, насколько легко говядина живого тела превращается в мутные от гноя слезы, до чего ярко белеют человеческие кости, – они ослепительны в своем рафинадном блеске! Тогда я получил возможность подсмотреть изнанку бытия.

А еще хуже, гораздо хуже то, что я все-таки вынужден признать себя эмигрантом. Эмигрантом в собственной стране. И ничего в этом хорошего нет. Нет моего Советского Союза. Уже много лет как. Изменилась общественно-политическая формация, радикальные изменения претерпел социум, явилось новое поколение – новое в той степени, каковая обеспечивает разрыв между нами, идентичный положению иностранца, вынужденного жить не у себя дома, а в другом, чуждом государстве. Я уже никогда не верну себе свою страну. Я обречен на фактическое пожизненное изгнание. Видимо, поэтому так бывает тяжело, неуютно жить. Даже в тех случаях, когда кажется, что все просто и легко. Просто болезнь какая-то…

Стремясь провести с пользой отпущенный выходной и по-настоящему свободный в коммунальном смысле день, разбирался в архиве. Точнее, рассеянно листал блокнотик, который постоянно таскаю с собой и бывает по пьяни записываю в него мысли, при нормальном трезвом виде кажущиеся чуть ли не апофеозом пошлости. В другой какой раз они предстают до такой степени вырванными из контекста, что решительно нельзя вспомнить или догадаться – из чего и к чему возникло то или иное утверждение. Вот, например, такая, написанная кривым, путаным почерком фраза: «Перед красотой и вдохновением следует постыдство». Что это, спрашивается? О чем это вообще? Об онанизме? Или вот еще: «И даже шпалу промеж бровей не вставил! Какой же ты тогда мужчина?!»

Катастрофа, одним словом…

Пробовал читать, ставил музыку – не пошло ничего. С годами одно благополучно закупилось, другое перекупилось, третье поменялось. На смену первичному восторгу пришло умиление, очарование, успокоение, разочарование. Мир искусства погрузился в апатию и кризис, родники пересохли, земля в душах перестала родить, мейджор-лейблы аврально снизили цены. Окончательный вопрос «а какой смысл?» создал парниковый эффект в масштабах, не знающих границ. Я вывел формулу преуспеяния для отдельно взятого физического лица. Эталонно самодостаточный человек, решил я однажды, может прийти в магазин и купить музыку, приобрести фильмы, которые ему сейчас нужны, в необходимом количестве, без судорожных оглядок на кошелек. Я часто видел таких людей. У них отсутствовал нимб над головой, они приходили без охраны, кое-кто выглядел более задрипанным, чем я. Только все они уходили со стопками новинок под мышкой, а я, раз в месяц купив один диск, как будто бы довольствовался отъятием капли от счастья размером с океан. Смущало другое: те, кто мог себе позволить и регулярно позволял, они… не выглядели счастливыми. Совершенно! Равнодушные, заведенные раз и навсегда, проезжающие мимо, промахивающиеся – вот какие характеристики следовало бы им давать, не рискуя согрешить против истины. В известном смысле мой зад был радостнее, чем их перед. Но я по-прежнему считал положение обеспеченных людей – точнее, их статус, их возможности – достойной целью.

Теперь я тоже так могу. Я до сих пор оглядываюсь на кошелек, однако периодически рискую закупать кино и музыку на килограммы ! Без охраны и без нимба, черпая образцы всемирного кризиса, уповая на вероятность хотя бы призрачного улова, иногда я получаю нечто возбуждающее меня, напоминающее о былом томлении сердца, о слезах, о свежести чувств. И только «опыт, сын ошибок трудных» остужает начинающую воспламеняться надежду. Все уже было, все уяснено. Остается лишь передать накопленный багаж следующему живому искателю, стоящему в очереди за мной, игнорируя его кажущуюся бездарность и стараясь не раздражаться от приступов восторга, которые провоцируют у него смертные вещи, давно для меня умершие и захороненные в общей могиле впечатлений.

Я сижу на своем рабочем месте и работаю над дневником. Прямо сейчас я пишу эти слова. Иногда отхлебываю из стакана дешевый виски со льдом и снова пишу. На расстоянии вытянутой руки от меня в кроватке лежит ангел Sofi. Она крепко спит. Лицо ребенка оформлено блаженством. Иногда лишь спонтанный мираж сознания или внутренний потуг организма заставляет ее издавать короткий всхлип или провоцирует гримасу – ненадолго. Sofi ничего еще не знает. Только начинает чувствовать. Надеюсь, что все узнаваемое ею послужит жизни. Сейчас, глядя на нее, я рассматриваю невинность, залезая тем самым в долг. Я непременно отдам его, помогая своей девочке выживать. Я – воплощенная нелепость – буду стараться…