Михаил Крюков - Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет.

Тук-тук… (в дверь).

– Товарищ командующий, прибыл старшина третьей заставы…

– Пусть войдёт.

– Товарищ командующий, разрешите войти? Есть! Товарищ командующий! Старший прапорщик Малинин по вашему приказанию прибыл!

Командир и НачПо одновременно поднялись со стульев и сделали церберовские стойки, готовые по первому же выстрелу придушить и разорвать в клочки старшего прапора, посмевшего совместно с заставской скотиной уронить в дерьмо целого генерал-майора.

Отставив в сторону недопитую чашку, командующий, радикулитно покряхтывая, встал с командирского кресла и, широко раскинув руки и широко же улыбаясь, подошёл к старшине:

– Осип Тимофеевич, здравствуйте…

Старшина молча смотрел на командующего.

– Осип Тимофеевич, вы не помните меня? Я сержант Володя Бурченко. Помните, вы меня ещё учили на лошадях ездить, и как мы с вами сутки по иманским болотам китайца гоняли, а я ещё тогда сказал, что в жизни не пошёл бы в пограничные войска, если бы знал, что это такое, а вы меня материли и под приказом заставляли бежать? Помните? Ну?

– Помню, Володя… Я тебя сразу узнал…

– Осип Тимофеич, ты уж прости меня, что я наорал на тебя и на офицериков твоих. Глазами я слаб стал, все с документами, да с документами… Вниз по лестнице передом спускаюсь, скрипя зубами – задом сподручней…Радикулит, проклятый, мучает… Вот и вступил в говно твоё…

Сибаритски развалившийся в кресле ЧВС радостно захохотал, а командир с НачПо с неожиданной скоростью из церберов начали превращаться в вежливых спаниелей, поглядывающих добрыми и преданными глазами на своего хозяина…

– Мужики, выйдите, пожалуйста. Мне со старшиной поговорить надо…

– Есть!

Первыми выскочили хозяева отряда. На ходу они недоуменно переглядывались, и Тимофеич грустно смотрел на суетливое передвижение прямого начальства.

– Владимир Афанасич, с вашего позволения я тоже пойду. – Окружной НачПо прекратив смеяться, сугубо официально козырнул, – У меня, по плану, ПВР [186] ПВР – политико-воспитательная работа. в мотоманевренной группе…

– Иди, Лёша, и скажи дежурному, чтобы никого не пускал сюда.

– Есть, – Лёша (тоже в звании генерал-майора) почтительно обогнул старшину и вышел, тихонько притворив за собой дверь…

– Осип Тимофеевич, а мы с вами сейчас чая попьём…

– Можно…

– Тимофеич, ну чего ты такой смурной?

– Не смурной я, Володя, не смурной. А вот ты, кажется, сильно изменился.

– Почему так решил?

– А ты от жизни солдатской отвернулся, Володя.

– Я не понимаю тебя, Осип Тимофеевич…

– Ты всё понимаешь, Афанасьич. Ты сержантом у меня был и не брезговал в охотку, со мной вместе, за лошадьми и коровами убирать. Тебя никто не заставлял. Ты сам шёл на подхоз и помогал мне. Ты ведь, когда в училище уезжал, прощался не только с Колей Бурлевичем, царство ему небесное, и не его вина, что всего-то он только до второго марта дожил после твоего отъезда, ты и со мной простился, и с бойцами со всеми… Ты ведь и на подхоз сходил и всех наших Ласточек поцеловал.… А вот сейчас ты первым делом полетел по заставам вместо того, чтобы проехать всего полтора километра и сходить к Кольке и Ване Стрельникову, и ко всем ним. Ты ведь генерал сейчас.… Некогда тебе, Володя.… И забыл ты, откуда вышел.… А Коля ведь в академию готовился, только ты и об этом забыл, Володя, и ещё не известно, кто бы сейчас округом командовал, Ванька, Колька, или ты… Может, не прав я, Володя? А? А вчера ты в блин коровий своей ногой ступил, и так тебя это закоробило, как будто ты и не был бойцом сопливым, пришедшим к нам с Колькой после учебки. И забыл ты Володя, а может, и не знал, как Колька телефоны обрывал, делая тебя сначала младшим, а потом сержантом. Ты ведь не видел Колю простреленного, прикладами и палками испохабленного…

– Мне Юрка Бабанский рассказывал, в Москве уже… Тимофеич, ты сам-то давно был у них?

– Сейчас очень редко, Володя… В Имане редко бываю…

– Понимаю, Тимофеич… Мы с тобой обязательно к ним сходим… Вместе сходим, Тимофеич, а пока давай за Колю и за всех них…

– Давай…

Легенда гласит, что командующий не пожалел керосина и своего служебного времени, чтобы ещё раз слетать на «Ласточку» уже без свиты, а только с «Лёшей и старшиной.

Легенда гласит, что командующий пробыл на заставе целый день, просто вспоминая свою юность и отдыхая от суеты мирской…

И также печально, как и двадцать с лишним лет назад, шептались о чем-то убогие приморские берёзки и тополя, шелестел камыш на болотинах и чеках, острая осока падала и вновь вставала под порывами гуляющего по Уссури ветра…

Вполне возможно, что так и было, и мне хочется верить в это…

Участник событий на острове Даманский в марте 1969 года, кавалер ордена Красной Звезды, старший прапорщик Малинин Осип Тимофеевич уволился в запас Вооружённых Сил в декабре 1993 года.

Умер от сердечной недостаточности в марте 1999 года.

Похоронен рядом с братской могилой пограничников, отстоявших ценой своей жизни маленький клочок Советской Земли.

Это был довольно странный субъект. Практически неописуемый. Но все же я попробую…

Был он, конечно, гомо сапиенсом. Но вот только гомо-то точно – гомо, а вот сапиенс под сомнением. Яркий представитель той модификации породы человеческой, что называют «себе на уме». Причём «себе» настолько, что наличие «на уме» вселяло некоторые сомнения. Родом он был из неспешно живущей Карелии, и вдобавок впитал в себя весь знойный темперамент братского финского народа. Но это всё только на первый взгляд – те, кто его знал поподробней, были совсем другого мнения. Что поделать, истина, как всегда, на поверхности не лежала… Но наблюдать за ним было всегда очень завлекательно.

Он мог, к примеру, взять в руки журнал «Молодой коммунист», прочесть какую-нибудь статью, причём с самым серьёзным видом, что уже наводило на размышления – все остальные обитатели заставы сей фолиант читали исключительно урывками и сидя на корточках в дощатом строении специфического назначения. Так вот, прочтёт, бывало, и не один раз, и все – после этого начиналось. Пару дней он ходил, никого и ничего не замечая, при всем этом на внешние раздражители типа сработки [187] Сработка (жарг.) – срабатывание охранной сигнализации на границе. или плановой войны на стрельбище он реагировал совершенно адекватно. Просто молчал и задумчиво смотрел сквозь тебя… В заслоне это даже хорошо, а вот в повседневной жизни не очень. Застава – мирок замкнутый и столь молчаливый диссидент там смотрелся не очень гармонично.

Но зато через пару дней он находил ещё раз ту самую статью и ещё раз её перечитывал. Потом со всей пролетарской ненавистью хлопал журналом по столу и громко произносил: «А-а-а-а… Фуйня все это!» И снова на какое-то время возвращался в нашу реальность…