Сергей Буянов - 730 дней в сапогах

Особист вошёл без стука. Подполковник бросив ещё несколько слов о священном долге, поспешил ретироваться. Холодков проводил его стальным взглядом.

Старший лейтенант сел за стол замполита, повертел в руках листок бумаги с почерком Тальянкина.

– Кому первому пришла в голову мысль подать рапорт?

– Мы все так решили, – сказал Лёха твёрдым голосом.

«Так», – решил Холодков, – «зачинщик выявлен!»

– Личные вещи у вас с собой?

Ребята с готовностью хлопнули себя по карманам. Всё было при них. Оставлять в казарме что-либо категорически возбранялось. Прикроватные тумбочки пустовали. В расположении тащили всё, что попадалось под руку. Неизвестно зачем украли даже семейную фотографию Тальянкиных. Наверное, порвали, сволочи.

– А теперь, строем из штаба в «уазик»! Вашего ротного я уже предупредил.

В радостном возбуждении солдаты прошагали к машине. Оказалось, никаких трудностей-то и нет. Стоит только написать рапорт! Сразу и покупатель из Афгана появился.

Кирюха видел, как сослуживцы садятся в «уазик», а старлей сопровождает их. С открытым ртом и секатором в обеих руках он едва не задохнулся от выхлопных газов.

Когда за машиной захлопнулись массивные ворота гарнизонной гауптвахты, Холодков обернулся и пообещал солдатам:

– Сейчас поступаете в распоряжение майора Бурцева, в скором времени прибуду и я.

– А когда будет отправка? – спросил Лёха.

– Будет и отправка! – сказал особист.

Как «особых» ребят разместили по одиночным камерам. Сидя на голых нарах Лёха соображал. Он понимал, что оказался на губе с романтическим названием «Снежинка». Так называли гауптвахту за жуткий холод в камерах. Отопительная система функционировала только для циркуляции воды, чтобы не размёрзлись трубы. В каждой камере была единственная полуторадюймовая труба, пущенная по полу у стены с зарешеченным окошком. По рассказам, зимою заключённым приходилось заниматься гимнастикой. Бывали случаи, когда лентяи попадали в госпиталь с общим переохлаждением организма. В голове Лёхи появились разные мысли по поводу этого заключения, но над всеми ними висела надежда: «Сейчас всё проверят, как им там положено, и отправят в Афган!»

Прав он оказался только наполовину. Действительно, проверяли всё. Холодков послал запросы по спецканалам секретных служб, выделив рядового Тальянкина особо.

Уже к двум часам ночи он обрабатывал полученную информацию. Роман Ниятуллин, татарин из поволжских, имеет младшего брата и сестру. Отец и мать работники зверофермы. Образование неполное среднее. Холодков зевнул, маета!

Иванов Владимир, коми, сирота. Родители и родственники не установлены. Жил и воспитывался в детском доме. Тоже ничего сногсшибательного!

Теперь десерт. Алексей Тальянкин, русский. Точнее, советский. Отец, профессор биофизики, Пётр Брониславович. Живёт и работает в Москве, имеет другую семью с двумя дочерьми. Покинул сына в возрасте двух лет, с тех пор претензий к отцовству не предъявлял. Контакты с сыном не выяснены. Холодков злобно выматерился. Контакты у них не выяснены! Дармоеды и бездельники! До чего ж он ненавидел гражданских коллег за их халатность и безалаберность. Холодков вернулся к документам. Мать – ИТР. Время от времени в разговорах со сослуживцами высказывает недовольство наличием дефицита и ростом цен. Дебилы! Кто же сейчас не «высказывает» недовольства «в разговорах с сослуживцами»? Так, далее. Отчим, бригадир на машиностроительном заводе, член КПСС, Тальянкин. Младший брат, спортсмен, чемпион Европы среди юношей по лёгкой атлетике. Вот, оно! Холодков привстал со стула. Европа, стало быть, загранпоездки со всеми вытекающими. В голове Холодкова вырисовалась стройная теория дела Тальянкина. Старший лейтенант никак не мог заснуть из-за перевозбуждённых нервов.

Не спал и Лёха. Едва он сомкнул веки, как перед глазами появился встретившийся в коридоре солдат неопределенного срока службы. Он шёл под конвоем: без ремня, пилотки, погон и петлиц, остриженный наголо. Его хэбушка имела неопределённый цвет. Когда его проводили совсем близко, Лёха разглядел, что форма арестанта равномерно истёрта почти до дыр. Как будто его хэбушку сшили из нескольких слоёв марли, ткни пальцем, и порвётся как бумага! Что произошло с солдатом и почему он так выглядит, Лёха не успел додумать. Усталость взяла своё – «Солдат спит, служба идёт!».

Поспать не удалось. Внезапно камера осветилась сквозь узенькое зарешеченное окошко. Во дворе включили сверхмощный прожектор. Раздался отборный трёхэтажный мат. Его усиливало множество хрипящих динамиков. Лёха придвинул топчан к оконцу и осторожно выглянул.

По плацу тюремного двора двое солдат с заброшенными за спину автоматами поливали из брандспойта асфальт. На другом краю плаца стояло около десятка нарушителей режима, о чём сообщил динамик. Бойцы караула с красными погонами убедились, что ни один квадратный сантиметр асфальта не остался сухим. После проверки они отключили воду.

– На позиции по-пластунски, марш! – раздалась команда.

Нарушители под стволами автоматов поползли к другому концу мокрого плаца. Охранники ободряли их увесистыми пинками. Беднягам оставалось доползти какие-нибудь три-четыре метра, но загромыхал динамик.

– Отставить! Время истекло! На исходную бегом, марш!

Лёха сбился со счёту, сколько раз повторялось это действо. Теперь он понял, почему хэбушка встретившегося арестанта истёрта до ниток.

Наконец, четыре солдата-нарушителя отрубились и ни под какими убедительными доводами, не смогли двинуться с места. Их пинали по ногам и лицу, били прикладами по голове, хватали за уши и обливали холодной водой – всё без толку!

Представление закончилось.

Леха похолодел от страха. А вдруг и он нарушил этот режим? Хотя, у него забрали только ремень и пилотку. Погоны и петлицы со знаками отличия оставили. Всё же, он не арестант. Скорее всего, попал на пересылку перед отправкой в Афган.

Рядовой Тальянкин не мог знать, что гауптвахта «Снежинка», действительно, является тюремной пересылкой. Отсюда направляют на службу в дисциплинарный батальон или в гражданскую тюрьму. Мало кто из подследственных возвращается оправданным. Нарушителем режима был каждый потенциальный преступник. И только «особых» не трогали до поры. Пока не будет заведено Дело. То самое, над которым корпел верный страж завоеваний социализма, старший лейтенант Особого отдела Холодков.

Наутро принесли пайку: несколько сухих комочков пшёнки в гнутой алюминиевой миске. Ложки, хлеба и воды не полагалось.

После завтрака Тальянкина вызвали на беседу. Его провели под конвоем по длинному коридору. По обеим сторонам рядами зияли смотровые глазки в дверях камер. За поворотом конвой скомандовал: «Стой!»