Артур Гафуров - Учитель Истории

— Ну ладно… Сухов.

И класс взорвался таким оглушительным хохотом, какого мне еще слышать не доводилось. Смеялись все, от первых до последних парт. Разноголосый хор не стихал добрую минуту. А я стоял, смотрел на них и еле сдерживался, чтобы не выбежать вон из класса.

Не угадал. Не угадал, блин, долбаную фамилию этого коз… Ученика.

И только сейчас, когда последние остатки моей репутации окончательно растворились в гоготе радующихся чужой неудаче детей, до меня дошел истинный смысл подмигивания Яны. Посмотрев в ее сторону, я увидел, что она не смеется, а лишь неодобрительно качает головой. Остриженные под каре темные волосы колыхались в такт ее движениям. Сидевшая рядом с Яной подружка тоже молчала, в ее взгляде сквозило сочувствие. Стало немного полегче.

— Запишите домашнее задание, — выдохнул я, когда класс наконец поутих. — До конца урока еще десять минут, мне строго-настрого запретили отпускать вас раньше. Поэтому, если у вас есть вопросы по теме, я их выслушаю, если вопросов нет — просто посидим до звонка.

— А вы уже все рассказали на сегодня? — спросила худенькая девочка со второй парты.

На нее тут же зло зашикали.

— Нет, не все, — решил признаться я. — Боюсь, вашу программу придется переделывать. И сокращать.

— Сокращать — это правильно, — оживился Сливко. — А то вы столько наболтали…

— Вам хотя бы немножко было интересно? — молчание в ответ. — Понятно… Тогда скажите хоть, кто из вас хоть на самом деле Сухов?

Тут же выяснилась причина такого бурного веселья по поводу моей ошибки. Сухов оказался чем-то вроде местного «омеги»: щуплый (я даже не поверил сначала, что он учится в десятом классе), затюканный и сидевший отдельно от всех. Не чета «альфе» Глазунову или здоровяку Сливко.

— А скажите, — обратилась ко мне все та же девочка со второй парты. — Вы занимались расследованиями преступлений?

Я напрягся, ожидая очередного подвоха, но, кажется, она спрашивала всерьез.

— Нет, расследовать преступления мне не приходилось. Ну, если точнее, приходилось, но… В частном порядке. Я не служил в полиции.

— А что за преступления? — заинтересовался Чупров.

— Различные, — уклончиво ответил я.

— Да ладно, не ломайтесь! Мы же записали всю ту дребедень, что вы нам рассказали. Имеем право на расслабон.

— Вы и так, смотрю, на расслабоне, — я исподлобья, словно затравленный зверь, оглядел класс: вроде, молчат. — Ну, ладно. В первый раз я расследовал махинации с землями лесного фонда, которые незаконно присваивались в частную собственность. Второй раз — похищение человека с целью промышленного шпионажа.

— Вау, — притворно восхитился Глазунов. — Настоящее похищение. И как, успешно расследовали?

— Вполне, — кивнул я.

— Брешете, — возразил Чупров. — Я у Елены Ильиничны про вас спрашивал. Она сказала, вы — гражданский юрист.

— Да, я тоже слышала, — заговорила полненькая девочка с пышной копной рыжих волос на голове. — Вы ей с квартирой сейчас помогаете. Вон, у Янки можно узнать.

— Закрой рот, — прошипела Яна, пихнув ее в спину.

Я поспешил вмешаться, пока не начался конфликт.

— Вы меня не слышали? Я же сказал: расследование в частном порядке.

— Это вы типа частный детектив? — уточнил Сливко.

— Типа нет, — я повернулся к нему. — Просто так сложилось.

— А расскажите! — не сдержался Горовец.

— Не думаю, что вам это… — я вдруг осекся, ибо к своему удивлению как минимум у половины учеников заметил в глазах неподдельный интерес. — Хорошо. На следующем занятии, если останется время, и мы успеем все записать — расскажу. Это и вправду занимательная история.

— Обещаете? — недоверчиво прищурился Чупров.

— Обещаю. Вопросы по существу предмета есть?

— Класс! Он расскажет!

— Лес рук…

«Хуже, чем сегодня, все равно не будет, — размышлял я, когда ученики обрели наконец свою долгожданную свободу и со скоростью воздуха в разгерметизированной орбитальной станции испарились из аудитории. — Так что почему бы и не попытаться заинтересовать их, если не знаниями, то хотя бы историями из собственной жизни? Правда, не исключено, что за неделю они и вовсе забудут о моем обещании. Весельчаки дыроголовые».

— Филипп Анатольевич?

Я оторвался от бессмысленного изучения списка учеников, к которому сегодня так часто приходилось обращаться за помощью. В дверях стояла Яна.

— Я лишь хотела попросить, чтобы вы не пытались задирать Глазунова.

Только сейчас я обратил внимание, что она чуть заметно картавит. Удивленный этим открытием, я не сразу вник в смысл сказанного, но затем…

— Попросить? Ты хочешь за него попросить? Он что, твой протеже?

— Нет, — Яна отрицательно покачала головой. — Я неправильно выразилась. Не попросить — предупредить.

— Почему это я не должен задирать Глазунова? Он такой же ученик, как и все в этом классе. И если он ведет себя неподобающе, он должен держать за это ответ.

— Он не должен. Он из громобоев. С ними так не обращаются, как вы пытались сегодня. Хорошо, что все свелось к шутке. Иначе могли быть… Ну, проблемы.

По ее лицу было видно, что она говорит на полном серьезе. Хотя, говорит, вроде бы, чушь. Что может сделать подросток учителю за справедливую взбучку, устроенную на уроке?

— Кто такие громобои? — спросил я между тем.

— Это… — Яна замялась, после чего ответила, понизив голос на полтона: — Я не знаю, как объяснить. Они, вроде как, за старый порядок. Они славянисты.

— Славянисты? Какие еще славянисты? Фанаты Достоевского, Тютчева и Даля? — и тут я вспомнил слова Елены о «двух группировках». — Стой, подожди! Ты ведь имеешь в виду каких-то других, особенных славянистов? Которые другие книжки читают?

— Да, — последовал ответ. — Других. Славянистов, то есть, громобоев, — их трогать нельзя.

— Почему?

— Опасно. — Яна забросила сумку на плечо и повернулась к выходу. — Если любопытно, спросите у мамы. Я в это дело лезть не хочу, И вообще, мне в салон пора. Всего доброго.

— Зачем тогда предупредила? — спросил я у удаляющейся спины.

— Шутите? — девушка обернулась, словно ужаленная, ее глаза удивленно округлились. — Вы защищаете нас… Защищаете наш дом от этого человека. Которого я почему-то должна называть отцом. Я на вашей стороне, кто бы там что про вас ни говорил.

Сказав это, она вышла прочь.

— Ты серьезно решил остаться на выходные?

— Да, серьезно. Нужно кардинально переделывать учебный курс. Вот уж не думал, что педагогика — такая трудная штука. Да и с судом не все ладно.

— Ну и хрен с тобой, — Вера была расстроена. — Как хоть урок прошел?

— Полный провал.

— Так уж и полный? Не верю!