Артур Гафуров - Учитель Истории

Но к обеду мой «просветительский потенциал» угас окончательно, так что я еле дождался возвращения с обеда старушки-библиотекарши. К слову, за все утро кроме меня в храм знаний не забрело ни одного посетителя.

— Всего доброго, — поспешил откланяться я, едва она переступила порог. — Завтра снова приду. А может, и сегодня.

— До свидания, — вежливо попрощалась она. — Раз вы еще сами не знаете, вернетесь или нет, я пока ваши книги не буду по полкам раскладывать. Оставлю, как есть, стопкой. Вы уж извините, что с собой не могу их вам отдать, но правила есть правила: в единственном экземпляре — только читальный зал.

— Да ничего, — успокоил ее я и поспешно слинял.

А на снаружи-то как хорошо! Улица залита ярким светом, искрится снег, хрустит под ногами. На стеклах кружевные узоры инея, деревья в снежной бахроме. И солнышко, солнышко! После сырого полумрака библиотеки кажется, что попал в совершенно другой мир, где тебя любят и ждут. И дневное светило ласково обнимает своими чуть теплыми — январь же! — но оттого не менее нежными ладошками. В пальто в самый раз! Люблю зиму! Жалко, что я не поэт, а то сейчас составил бы конкуренцию этому вашему Пушкину. Ой, Александр Сергеевич…

Памятник великому литератору словно сам выпрыгнул мне навстречу из-за ближайшего поворота, приведя в смятение и заставив отступить на шаг. Даже не памятник, а небольшой бюст на гранитном постаменте, но надо же, какое совпадение! Тут и надпись имеется. «Был в Младове проездом в январе 1824 года в сопровождении… написал свои знаменитые стихотворения…». Так-так… Значит, не только на меня произвела впечатление здешняя погода. Приятно!

Волга, на берег которой я вышел десять минут спустя, оказалась наглухо замерзшей — ни единой капельки свободной воды. Только посередине, напротив мостовой опоры, лед был чуть темнее, намекая на некую тонкость и непрочность. На перилах моста — единственного в городе, кстати — весело щебетали синички и воробьи, ведя свои маленькие баталии за оброненные прохожими крошки и семечки. Глядя на них, я вдруг подумал, что тоже не прочь подкрепиться. Но никаких объектов общепита кроме пары замшелых кафешек в городе нет, так что остается либо идти домой, либо терпеть. Как назло, ноздри тут же уловили запах свежего хлеба. Теплый пшеничный аромат разливался над округой, дурманя голодных людей. То есть, и меня в том числе. Я как раз прогуливался по мосту, направляясь на противоположный берег: слева от меня через дорогу высились белоснежные башни и золоченые купола Успенского монастыря. Господи, это издевательство какое-то! Желудок чуть не в лепешку расплющивается.

Тем временем дивный запах, похоже, привлек не только мое внимание.

— Это из монастырской лавки так пахнет, — сказала своему спутнику, видимо, мужу, шедшая передо мной женщина. — У них каждый день свежая выпечка. Надо бы зайти.

«Действительно, надо бы зайти», — подумал я и, выждав удобный момент, перебежал через дорогу.

Парочка неодобрительно посмотрела мне вслед и, покачав головами, направилась к ближайшему пешеходному переходу, благо он находился не так уж далеко. Вот и обвиняй после этого местных в бескультурии!

От дороги к монастырю вела узкая — одной машине как раз проехать — заасфальтированная дорожка. Спускаясь к реке, она в самом конце делала изящный завиток и обрывалась напротив крепостных ворот.

Действительно, не просто монастырь — настоящая крепость. Не только церковь, но и фортификационное сооружение. Аккуратные беленые стены, украшенные зубцами «ласточкин хвост» (как в московском кремле), по углам — укрепленные башни, вдоль зубцов — ряды узких бойниц. Все по-взрослому. Только рва нет, но его, видимо, уже давным-давно засыпали. Младов много лет как утратил свое стратегическое значение, ров тут ни к чему, только место занимает. Но в целом монастырь выглядел солидно. Настоящее укрытие от лихих людей.

— Он даже осаду выдерживал, — услужливо сообщил мне бомжеватого вида дедок, видимо, местный нищий, заприметив, с каким интересом я разглядываю четырехметровые стены и башни-купола. — В 1608 году, во время Смуты, город поляки брали. Взяли-таки, гады. Милый человек, не подашь на хлебушек голодающему?

— А журналисты где? — невпопад спросил я, переводя глаз с сооружения на праздно шатающихся возле ворот людей. Их было человек десять-пятнадцать: мужчины, женщины, дети. Посетители, что ли? Чего тогда внутрь не заходят?

— Дык вчера вечером все уехали, — с готовностью ответил попрошайка.

— И что, совсем никого не осталось? — не поверил я, припомнив бесславное посещение младовской гостиницы.

— Да скоро еще приедут, другие, это как пить дать. Они уже две недели тут крутятся: то с одного канала, то с другого. Вчера из Твери приезжали, — он помолчал немного, потом добавил: — Меня теперь полиция постоянно гоняет. Боятся, что в кадр попаду, картинку испорчу. Так я уже попадал и не раз, хе-хе-хе.

Я дал ему тридцать рублей и двинулся в сторону лавки, однако бездомный за мной не пошел: то ли обманул насчет голода, то ли затаривался хлебом где-то в другом месте. А и ладно. Отстояв небольшую очередь, в основном состоявшую из женщин категории «за пятьдесят», я купил себе обалденную хрустящую булку, в которую тут же с наслаждением впился зубами. Вкуснотища!

Выходя на улицу, в дверях столкнулся с пресловутой парочкой с пешеходного перехода: не столь торопливые, как я, они только-только подошли. Спешно ретировался, сам не понял, почему.

За поеданием булки решил организовать себе небольшую экскурсию по монастырю, благо вход на территорию оказался бесплатным. Внутри оказалось достаточно просторно. Крепостные стены образовывали правильный четырехугольник, в центре которого и ближе к воротам теснились постройки: храм, две церкви, часовня, настоятельский корпус с кельями, где жили монахи, и кое-что по мелочи. Также имелось кладбище, с надгробиями XVIII–XIX веков. Полустертые надписи на дореволюционной кириллице рассказывали о людях, которые умерли сто, а то и двести лет назад. Печальное и одновременно завораживающее зрелище.

Южная стена выходила практически к самой Волге — до кромки воды оставалось всего каких-то несколько метров. Трудившийся здесь монах любезно поведал мне, что в старые времена монастырь стабильно раз в несколько лет становился жертвой весеннего половодья.

— Оттого южная стена самая толстая и прочная: подмывало ее знатно. Даже рушилась несколько раз. Берег здесь пологий, не то, что правый. А, что? Чинили, куда же деваться. Даже в советское время деньги находили, хотя большевики сначала вообще хотели монастырь снести. Да руки и не дошли. Нет, сейчас уже таких проблем с водой нет. Волга обмелела, сильных разливов не случается. На моей памяти еще не было.