Коллектив авторов - Осторожно, писатели! [сборник]

Тогда на берегу показался козёл.

— Ничего не нужно? — поинтересовался он.

— Ах ты бесова душа, это всё из‑за тебя, — стал возмущаться Панас, вылезая из воды. — Дай хоть что‑нибудь из одежды.

— Что‑нибудь так что‑нибудь, — проговорил козёл, и перед дедом появились валенки.

— Ты что, издеваешься надо мной? — возмутился дед.

Но делать нечего. Обувшись в валенки, оказавшиеся на несколько размеров больше, отчего ноги при ходьбе не сгибались, и прикрывая лопухом срамное место, Панас, как на ходулях, поковылял домой, сопровождаемый козлом. Перед хутором козёл словно взбесился; стал громко блеять и прыгать вокруг Панаса, создавая такой шум, что невольно из хат стали выглядывать зрители.

Вскоре весь хутор со смехом провожал Панаса до дома. Особенно изгалялась Кулемиха, но, так как сказать она ничего не могла, то, подпрыгивая и хрюкая, старалась хлестнуть крапивой деда по голому заду. Уворачиваясь от очередного удара, дед споткнулся и упал, потеряв лопух. Выскочив из валенок, он бросился по улице, ничего не предпринимая, чтобы скрыть свои прелести.

Через минуту он сидел дома, потирая места, по которым прошлась крапива, и проклиная тот день, когда решил похоронить козла на кладбище.

На следующий день Панас захотел попробовать браги, припрятанной на грядке. По его подсчётам, она должна была уже выиграться. Крадучись с кружкой в руке и озираясь по сторонам, — мало ли что может выкинуть козёл? — Панас из лопухов достал вожделенную кастрюлю и попробовал содержимое. Брага оказалась на славу. Теперь у деда возникло две проблемы: если в течение трёх дней он не выпьет всё, брага может закиснуть; а двадцать литров за три дня он точно не осилит, — значит, надо гнать самогон. А где взять аппарат? Раньше он договаривался с Кулемихой. За это она забирала половину водки. Теперь же, после того как она онемела, как с ней договариваться? Выпив кружку браги и прикрыв лопухами кастрюлю, Панас пошёл искать козла. Он принял единственное правильное решение, хотя оно ему и не очень нравилось.

Козёл развлекался тем, что плевал в колодец. Дед на это ничего ему не сказал, решительно подошел к бесу и потребовал:

— Раз ты выполняешь любые мои желания, то я тебе велю вернуть голос Кулемихе.

— Не, — завертел головой козёл, — не пойдёт; что‑нибудь плохое, гаденькое — это сколько угодно, а добрые дела пусть делает тебе кто‑нибудь другой.

— Так что, она навсегда останется немой? — забеспокоился Панас.

— Вообще‑то есть способ вернуть бабе голос. Ты должен жениться на ней.

От изумления дед Панас присел на край длинной лавки и даже не испугался, когда упал на землю вместе с лавкой.

— Чтоб ты сдох, козёл проклятый, — в сердцах закричал Панас, и столько было искренности в его словах, что козёл действительно задёргался и упал.

Ещё не веря своим глазам, дед подошёл и ткнул ногой дохлую скотину. Перекрестившись, он схватил лопату и тут же на месте зарыл козла.

Больше ничего особенного на хуторе не происходило, не считая того, что через неделю после того, как подох козёл, дед Панас женился на Кулемихе.

Гулял весь хутор, и, говорят, у Кулемихи даже появился снова голос.

Andante non troppo

— А‑а‑а‑а‑а!!! Изверг! Ирод! И «дыбу» ещё разок… А‑а‑а‑а! Инквизитор! Душегуб! И «железный крюк»… А‑а‑а‑а…

Уникальному массажисту по имени Бек — гориллоподобному существу с обаянием террориста — я дал кличку «Великий инквизитор». Я искал его всю сознательную жизнь, с тех пор как музыкальное образование отравило мне детство и искалечило спину ежедневным аккордеонизмом. Нашёл случайно, когда от меня в очередной раз отказалась «скорая». Плексит! Это как насморк, он тоже проходит через неделю. Эту неделю ты тоже не дышишь. От боли. Слава святой инквизиции! — Бек к тому моменту уже понял, что массировать дряблые прелести политбюро Узбекистана менее выгодно, чем мять московский целлюлит, и приехал в столицу. За два счастливых месяца знакомства с Великим инквизитором каждому приёму массажа я придумал специальное название: «вилка еретика», «нюрнбергская дева», «колесование», «испанский сапожок», «кресло допроса».

Первая встреча запомнилась гораздо ярче, чем моя первая влюблённость, — я пережил второе рождение. Бек говорил по‑русски на уровне первой сигнальной системы, но как он общался с моим телом! Великий инквизитор с первого раза безошибочно нажал на все мои мышечные узлы и болевые точки, пальцем‑сарделькой начертил «линии боли», ведущие от причин к симптомам и обратно. Дальше я испугался: Бек посмотрел на меня так, как смотрят на «воинов‑интернационалистов», которые приезжают в южные республики «принуждать к миру» бывших соотечественников. Это позже он объяснил, что врагом его был не я, а мой плексит. Каждый приём Бек сопровождал воинственным выкриком «Ассссс»! Я отвечал ему сначала истошными криками, потом вялыми стонами. До сих пор не понимаю, каким образом я тогда выжил. Но выжил! На радостях я придумал ему слоган, перефразировав великую русскую уголовную «мантру»: «Бек боли не видать»!

— Спасибо вам, Бек! Вытащили с того света!

— Сиз — билан — куриш — канимдан — хурсанд — ман, — я воспроизвожу его речь, как услышал. Неоднократно пытался её понять, но тщетно. Общий смысл угадывался: «Обращайтесь».

И я обращался! Иногда, когда острой боли не было, мы с Беком «изгоняли дьявола» авансом, чтобы даже не думал приближаться. Такие сеансы я называл «индульгенция», а Великий инквизитор выбирал для них относительно щадящий режим массажа. «Массаж‑индульгенция» давал возможность общаться, насколько позволял языковой барьер. Из этого общения и родился словарь терминов, соответствующий пыткам средневековья.

— Ассалому алейкум, еретик! — приветствовал меня Бек.

— Салом, Великий инквизитор!

— Индульгенция?

— Сегодня дыба…

Не успев начать массаж, Бек извинился, извлёк из кармана мобильный телефон, выпискивавший заунывную мелодию его родины:

— Жена…

Дальше был филологический праздник! Государства, в которые технический прогресс пришёл одновременно с советской властью, не были готовы к этому на лингвистическом уровне. Для обозначения любви, плова и социального неравенства слова уже были придуманы, а для электроприборов, механизмов и прочих достижений научно‑технической революции пришлось одалживать у русских. Судя по тексту, Великий инквизитор и его супруга делали в квартире ремонт:

— А‑утиз‑кирк, лампочки. Ха‑албата‑икки, телефон. Джуда‑баши, стеклопакеты — келишдик… В отличие от «офисного русского», полного американизмов, который звучит пошловато и ущербно, речь Бека, полная «русизмов», была смешной и трогательной. Он говорил о гнёздышке, которое они с женой вили в чужой стране.