Борис Егоров - Маски

Некоторые грузили арбузы уже не один и не два раза. Время, проведенное ими за этим успокаивающим занятием, исчисляется не сутками, а декадами. Это так называемые «повторники». А нужно ли иметь такой институт? Не стоит ли к людям, страдающим хронической хулиганоманией, относиться немножко построже?

Мы говорим именно о хронических. Для других бывает достаточно заметки в стенгазете или проникновенной беседы в штабе народной дружины. Других и на поруки можно взять или на погрузку арбузов отправить. Смотришь, и вернулся человек на путь истинный. Осознал. Одумался.

Но надо видеть и разбираться, когда перед тобой просто заблудшая душа, а когда Страилов — наглый тип, неизменно поступающий по принципу: «Раззудись, плечо, размахнись, рука!»

Могут заметить: но ведь Страиловы хулиганами не рождаются, они ими становятся.

Маховичок хулиганомании постепенно раскручивается все быстрее, а потом его уже и не остановить. Значит, тормозить надо в самом начале.

Надо! Обязательно надо! И это прежде всего. Для этого мы и рассказали страиловскую историю. Нам кажется, она весьма наглядна. И есть в ней над чем поразмыслить и папам, и мамам, и педагогам, и комсомольским работникам, и тем товарищам, которые «спали мертвым сном», когда Петька расшнуровывал страиловские ботинки.

Сатириком быть трудно.

Трудности подстерегают его на каждом шагу, едва он опубликует первое произведение.

Я не говорю уже о том, что опубликовать тоже представляет известную трудность.

У редактора возникают всегда самые неожиданные замечания:

— О подобном я уже где-то читал. О жуликах писали.

— Разве они перевелись?

— Не перевелись, но тема не свежа. И потом…

Если вашу сатиру редактор печатать не желает, он много может сказать что потом: легковесно написано, есть элемент зубоскальства, даже гаерства, граничащего с опошлением и очернением, автор далеко зашел в обобщениях, заигрывает с известной частью читателей, демагогично утверждая…

Единственное замечание, которого быть не может, — это «не смешно». Смеха, в общем, не требуют.

Но представьте, что вам не сделано ни одного упрека и страстная, гневная сатира, вышедшая из-под вашего пера, напечатана.

Далее следует серия жизненных трудностей.

Вы, за кем отныне общеизвестно закреплено имя сатирика, идете по скверу, наслаждаясь запахом цветущих лип. Долго вам наслаждаться не позволят. Наслаждаться можно почему-то только лирическим поэтам, прозаикам, драматургам, детским писателям и даже некоторым критикам. На них прохожие смотрят с затаенным восторгом. А вас немедленно будут хватать за рукава родственники и знакомые.

— Послушай, у нас в квартире дергалка в туалете не работает…

— А вы в домоуправление обращались?

— Нет. Но разве там помогут? Там бюрократы.

— А откуда вы знаете?

— Известное дело. Но вот написать бы о них. Ха-ха! Пропесочить!

Вы писать отказываетесь, потому что о «дергалках» пишут не пламенные памфлеты, а заявления или еще проще — звонят по телефону. Дав отказ знакомому, вы наживаете себе врага.

Их будет много. На вас обижена тетя, которой вы не помогли оружием сатиры обменять две комнаты на три. На вас дуется дядя: вы не написали, что у него протекает крыша. На вас лежит несмываемое пятно позора, так как вы не заклеймили в желчном фельетоне приемную комиссию института, провалившую бездарную дочку приятеля. А еще сатирик!

Последние три слова вам придется слышать нередко по любому поводу. Например, от жены:

— Не мог почистить свои ботинки! А еще сатирик!

Другим можно не чистить. Во всяком случае, их не попрекают профессией. Не говорят же: «Не мог почистить ботинки, а еще невропатолог!»

Но вот ботинки почищены, и вы с женой отправляетесь в гости к знакомым.

Хозяева уже, конечно, предупредили гостей, что среди них сегодня будет сатирик. Предполагается, что вы не должны ни есть, ни пить, а целый вечер рассказывать уморительные истории. Таковых много у вас не наберется: сатирику чаще приходится иметь дело с историями грустными.

По части животного смеха вас забьет некий Сева из мебельного магазина. Сева знает все анекдоты. Рассказывает он их в определенной последовательности: наиболее невинные — когда гости только что сели за стол; более соленые — после нескольких рюмок; имеются и такие, какие можно поведать только в том случае, «если дамы позволят».

Осторожно, чуть слышно хрустя салатом, гости внимают Севе, смеются. Еле улыбается только ваша жена. Она «переживает за мужа»: «А еще сатирик!»

Но не думайте, что о вас забыли и вы можете, как и другие, беззаботно сидеть за столом. До вас еще дойдут.

Когда неутомимый Сева попросит наконец себе «отпуск», чтобы проглотить шашлык, стихийно возникнет разговор о литературе. Кто-то спросит:

— Что сейчас пишет Шолохов?

Кто-то скажет, что Толстого в настоящее время нема. А дальше — о сатире, раз уж тут сидит ее представитель. Итак, что новенького в сатире?

Тщетно вы будете перечислять книжки — маленькие и большие, комедии, спектакли. У собеседников, которые их не читали и не видели, существует непоколебимое убеждение, что сатира безбожно отстает и нет в ней «ничего такого».

Почему-то сатиру всегда надо защищать. Причем в вину ей ставится все.

— У нас главный инженер — такая сволочь! — говорит, уписывая заливное, усатый толстяк. — Куда только сатирики смотрят! Смелости не хватает, боятся начальство трогать…

— А вы пытались о нем на собрании выступить?

— Попробуй выступи — он тебе такое покажет…

Требования, как видите, к сатирику большие. Но уважают его не всегда. Не считают солидным. Других спрашивают: «Пишете?», а сатирика: «Пописываете?»

Если на площадке перед лифтом стоят несколько известных лифтеру литераторов, то он сам отбирает, кого повезет:

— Вот этого (автор толстенного романа «Не все дома»), вот этого (говорит много речей, везде избирается), вот этого (ничего не сочинил, но числится в корифеях).

Вам же будут адресованы такие слова:

— А этот — сатирик. Хе-хе! Этот подождет. Они народ такой…

Один мой знакомый фельетонист жаловался, что гардеробщик вешает его пальто за хлястик…

Примерно так поступают с его произведениями и некоторые критики и рецензенты.

Маститый литературовед полжизни посвятил изучению текста классика. В тексте было слово «фиатура». В нем что-то напоминало партитуру, политуру и литературу. Было решено, что классик ввел в русский язык новое слово, как делали Достоевский и Маяковский. Потом, к огорчению, оказалось, что никакой «фиатуры» нет, а налицо ошибка машинистки: у классика было написано «фактура». Тем не менее о литературоведе много писали критики и рецензенты, а в день его юбилея в газете дали огромную статью под рубрикой «Писатель за рабочим столом». В том же номере газеты было помещено сообщение о юбилее сатирика. Но уже под другой рубрикой: «Обо всем понемногу». Вот оно, пальто, повешенное за хлястик!