Андрей Дубинский - Черная цитадель

Карина остановилась и протянула руку:

– Вы принесли фото супруги?

Сергей засуетился, роясь в кейсе:

– Да-да, принес.

Карина ждала, не опуская руки. В уголках губ мелькнула и исчезла едкая смешинка. Сергей наконец-то нашел фотографию и передал хозяйке салона. Карина вошла в пятно света и внимательно, ощупывая карим взглядом каждый миллиметр, изучила черно-белое изображение. Потом молча, не глядя, протянула руку с фотографией назад – возьмет, естественно. Схватит и вздрогнет, когда пальцы соприкоснутся. Схватил и вздрогнул. Готовься, пища, готовься. Его супруге – платье.

– Ваша супруга смелая?

– В смысле?

– У нее великолепное тело. Она любит свое тело? Стесняется его демонстрировать? Откровенную одежду носит?

Голос из-за спины:

– Да. У нее есть платье с таким декольте… австрийский посол, помню, даже…

– Понятно.

Обиженное хмыканье в спину. Сильную, загорелую спину. Он пялился, Карина это точно знала, что он пялился. Ласкал ее взглядом, осторожно пробуя на вкус мысль «а если, а вдруг».

– Красный газ как символ огня и счастья, серебряные птицы как символ свободы.

Быстро черкнула ручкой на бумажке:

– Вот стоимость.

Сергей удивился:

– Немало.

Карина приподняла одну бровь:

– Немало за что? За фабричные тряпки, которые ткут на станках безразличные рабы, или за тончайшую ткань ручной работы? Моя частота нитей в два раза превышает частоту нитей у китайских мастеров, Сергей. Я душой и телом творю, душой и телом. Если вам нужен ширпотреб – вперед, в «Дом тканей» у цирка. Двадцать минут на машине – и вы вписались в ваш скромный бюджет.

Сергей нахмурился:

– Карина, мой бюджет потянет и не такое. Я должен быть уверен, что качество…

– Кто вам дал мои координаты?

– Премьер.

– Он мой клиент уже пять лет. Вам нужны еще гарантии?

– Да, вы правы. Извините.

– И вы извините, Сергей.

Она протянула ему руку. Мир.

– Ступайте к супруге. Вот мой номер счета. Ткань будет готова через неделю после оплаты. Всего доброго.

И она снова повернулась к нему спиной. Почувствовала его недоумение на грани с оскорбленностью. Обиженное, неуверенное «до свидания». Аккуратно закрываемая дверь.

Хлопок в ладоши – стена отъехала в сторону. Сорок четыре ступени, сорок четыре осторожных шага,

сорок четыре тихих звука.

Карина вплотную подошла к тучному парню, замотанному в кокон паутины. Черная стена, на стене – белесые нити пут, сонное одутловатое лицо с полузакрытыми глазами. Тонкие пальцы Карины медленно прошлись по лбу, носу, подбородку:

– Здравствуй, мой сладенький. Здравствуй, мой сахарный. Ты ждал меня, мой медовый?

Парень не проснулся от ее ледяного касания. Не пришел в себя и от сочных, мясистых звуков – Карина превращалась в громадного красноглазого паука. Лишь едва вздрогнул во сне, когда жала голодного чудовища проткнули его кожу.

Глаза. Ее роскошные глубокие глаза. Изумрудные вспышки, веер ресниц – магнит убийственный.

Она прикрыла глаза, подняла лицо вверх и снова запела. Ее песня – звонкая россыпь – спугнула облака, и они расступились, открывая объеденную временем Луну.

Ей не зябко, нет. Вечер теплый, вечер славный, вечер будто создан для пения. Прямо здесь и сейчас, смотрите – она стоит на крыше дома, обняв себя за плечи, покачивается и поет. Здесь и сейчас крещендо, потом затихание. Здесь и сейчас губы мягкие, губы влажные. Здесь и сейчас ветер сонный, ветер робкий.

Так не может быть, но так есть – ее голос хрупок, но слышен далеко. Голос плывет над Брест-Литовским проспектом, над суетливыми людьми, над Политехническим парком. Спускается оттуда, с крыши безвкусного небоеда со стеклянными стенами, спускается вниз и стелется невидимым туманом.

Она поет и слышит все вокруг. Шуршание шин – вот притормозил роскошный экипаж цвета венозной крови. Тихий звон – кто-то из горожан уронил пакет. Звон стекла. Всхлипнуло открывающееся окно, и кто-то с затуманенными глазами обратился в слух. Заслушался и забыл про себя. Пятый этаж, смазанное движение, три секунды полета. Первый. Она улыбнулась и открыла глаза, не прекращая петь. Губы упругие, губы сочные – здесь и сейчас. Осень теплая, осень пугливая – здесь и сейчас.

Завопил сигнал, взвизгнула резина, и черная длинная машина ударила тело красивое, тело смертное,

тело, погруженное в песню. Потерявший разум пролетел метров десять вперед – удар, хруст, негодующе скрипнули доски забора, и из тела поднялись дымчатые нити энергии. Нити, видимые лишь ей одной, поющей. Еще один сосуд откупорен. Второй. Сладко, как сладко.

Она засмеялась, не прекращая петь. Здесь и сейчас – смех тонким звенящим льдом вплелся, втерся в ткань песни. Здесь и сейчас, но ей нужен еще один, всего один.

Вот же он.

Предательски неровная земля сбила чей-то шаг, и кто-то, забывший про все на свете, упал лицом прямо в проем подземного перехода, нырнул и пропал в темноте – лишь блаженная улыбка сверкнула и растаяла, рассыпавшись на ступеньках. И снова ввысь понеслось освобожденное, пряное. Пища.

Пока хватит. Открыв сияющие глаза, она прекратила петь и посмотрела вниз. Тонкие невесомые нити впитывались ее телом – тело смакует, тело неслышно урчит от наслаждения, поглощая последние крохи чужой силы. А впрочем, почему чужой? Уже ее. Только ее. Всегда ее.

Сирена ласково усмехнулась ошарашенной Луне. Пока, подружка. Завтра мы встретимся снова, и завтра будет снова здесь и сейчас.

Зазвонило-затрепетало.

– Алло? Да? Мама, я скоро буду. У подружки была. Скоро буду, да. Была, была, ничего интересного, старье сплошное. Нет, спасибо, перекусила в городе. Хорошо. Мамуль, через полчаса, да?

И, уже входя в лифт:

– Мамусь, тебе купить чего-то вкусненького?

Первая за сегодня. Уже и свет в небе истончился, и потекла сквозь прохудившийся небосвод ночь, а она всего лишь первая. Плохой день, плохие лица, плохое место.

В зеркале заднего вида засияло синим, нервно и ярко. Опять торопыга на повозке отца своего. Сколько же их стало – наглых, ненасытно быстрых. Проносятся мимо ветром, сверкают громом, пахнут тем видом всесилия, который доступен только смертным. Ладно-ладно, нужно уступить. Кто справа? Справа чернь. Сзади – дороже.

Мстительно не включая поворотник, вильнул. Там, справа и уже чуть сзади, чья-то нога вдавила педаль тормоза в пол, чья-то рука ударила по сигналу, чьи-то губы прокричали. Да-да, да-да. Ничего с тобой не случится, девонька. Езжай тихо, езжай сообразно, твой удел женский – щебетать по правой полосе.

Пассажирка, испуганно вцепившаяся руками в собственные колени, просипела:

– Осторожнее, пожалуйста.

Таксист – мужчина с точеным загорелым лицом – лишь хмыкнул в ответ. Прибавил газу, пролетел перед самым носом у забитой вечерней маршрутки, нахально выпирающей с остановки, и включил ближний свет. Вечер, вечер. Глотка ночи уже открыта. Туда и путь, туда и дорога.