Борис Шапиро-Тулин - Происшествие исключительной важности, или Из Бобруйска с приветом

Существовало, правда, еще одно, не менее важное условие: человек, призванный спасти мир, обязан будет иметь при себе дискообразный излучатель и находиться в точке с координатами 53° северной широты и 29° восточной долготы, что на несуществующей пока карте должно было совпасть с центром лужи, образовавшейся возле здания под кодовым названием «Аптека», в городе, которому, по оперативной информации, присвоят имя Бобруйск. В противном случае катастрофа станет необратимой.

Сотрудники спецотдела засучили рукава и принялись за работу.

Черт возьми, он все-таки умер. Нельзя сказать, что случилось это неожиданно, но сэр Исаак Ньютон надеялся до последнего, что каким-то образом обойдет его печальная необходимость именно сейчас отправляться на «тот свет». Не получилось. Дурные предчувствия, мучившие его весь февраль – теплый, с туманами и слякотью, – предчувствия, которые он гнал от себя, надеясь дожить хотя бы до осени, теперь, в марте, разрешились самым естественным, хотя и неожиданным образом – он умер.

– Ладно, – сказал сам себе сэр Исаак, – посмотрим, что будет дальше.

А дальше началось невероятное. Какой-то вихрь втянул его в себя и закружил с такой скоростью, что от сэра Исаака стало одно за другим отваливаться, словно застарелая шелуха, то, что прежде составляло его сущность. Вначале отвалилось детство в родовом имении Манор-Хаус, за детством потянулись и мгновенно исчезли годы учебы в Кембридже, потом – жизнь в Лондоне, показавшемся ему каким-то игрушечным макетом, где по миниатюрным улицам перемещались сразу во множестве направлений сотни, нет, тысячи микроскопических Исааков Ньютонов. Потом и это видение исчезло, и остался только огонь, пляшущий перед глазами, тот самый огонь, в котором он незадолго до смерти сжигал свою многочисленную переписку. А еще этот бешеный вихрь не то рычал, не то выл, не то повизгивал, но разобраться было невозможно, потому что сэр Исаак не слышал эти звуки, а только чувствовал, что они есть. И когда он все-таки попытался вникнуть в их запредельное звучание, его вдруг вышвырнуло за границы безумного вращения. Он оказался в абсолютной пустоте. И стало ясно, что вот сейчас то, что продолжало еще осознавать себя Исааком Ньютоном, исчезнет окончательно и навсегда.

Но… почему-то именно этого и не случилось.

Внештатный сотрудник бобруйской газеты «Коммунист» Семен Розенбахен (псевдоним Иван Буйнов) 22 февраля 1950 года опубликовал небольшую заметку под заголовком «Наука, чуждая народу». Вот ее текст:

«Вчера в здании городского театра состоялась конференция, посвященная 95-летию со дня смерти одного из основоположников теории вероятностей Карла Фридриха Гаусса. Со специальным сообщением выступил секретарь горкома по идеологии товарищ Типун. Поблагодарив великого Сталина за заботу об отечественной науке, представитель партийного руководства на наглядном примере доказал, что теория вероятностей, навязанная мировому сообществу западными, с позволения сказать, учеными, легко опровергается при помощи трех наперстков и одного шарика. Ни одному из присутствующих так и не удалось угадать, под каким из наперстков оказывался в очередной раз небольшой шарик, которым умело манипулировал товарищ Типун. Таким образом, со всей очевидностью было показано, что теория, выдвинутая Карлом Фридрихом Гауссом, совершенно бесполезна для широких масс советских трудящихся. Присутствующие выслушали сообщение с большим интересом и неоднократно прерывали оратора аплодисментами, переходящими в овацию».

Улица Бахаревская в славном городе Бобруйске начиналась с обветшалой бензоколонки, стоящей на самой окраине, а затем продолжалась еще километра три, неспешно двигаясь мимо покосившихся деревянных домов, которые гордо отгораживались от нее канавой, заросшей травой и загаженной курами. Впрочем, было несколько исключений, делавших эту улицу не похожей на другие ей подобные. Этими исключениями были, во-первых, кондитерская фабрика «Красный Пищевик», которая скрывалась за серым бетонным забором и одаривала окрестности запахом какао, настоянного на лимонных корках, а во-вторых, стоящее через дорогу от нее прядильное производство, называемое в народе «ватной фабрикой».

Из кондитерских цехов предприимчивые бобруйчане тайком выносили твердые как камень слитки черного шоколада, а из цехов «ватной фабрики» воровали нитки и разноцветную пряжу, которую виртуозно обматывали вокруг собственного тела.

В силу этих обстоятельств третьей достопримечательностью Бахаревской улицы был «черный рынок», устроенный инкогнито на задворках дома тети Баси рядом с загоном, внутри которого валялся в грязи и чесал спину о полусгнившие доски упитанный хряк по имени Фомка. На вытоптанном неподалеку от загона пятачке, где соответствующие запахи были дополнены хрюканьем неутомимого Фомки, собственно, и происходило самое главное – а именно торг, в результате которого продукция, пронесенная мимо бдительного ока вахтеров, переходила в руки проверенных покупателей.

Бывшая партизанка тетя Бася слыла известным в городе конспиратором, а потому требовала от стучащих в ее калитку соответствующего пароля. По четным дням надо было произносить слово «Рекс», по нечетным – «Анорексия». Рекс была кличка хмурого пса, сидевшего на цепи возле крыльца ее дома и надсадным лаем сразу выдававшего тех, кто по требованию тети Баси должен был как можно незаметнее прошмыгнуть в калитку. Анорексия же была тощая, вечно голодная такса, которая жалостливо смотрела снизу вверх на таинственных посетителей и молчаливо выпрашивала у них хоть что-нибудь на пропитание для одинокой особы аристократической породы.

Откуда тетя Бася знала таинственное слово «анорексия», означавшее болезненное истощение, было неизвестно. Но поскольку не все ее клиенты могли правильно выговорить этот мудреный пароль, то по нечетным дням у хозяйки теневого рынка оставался час-другой свободного времени, чтобы обсудить со своим соседом, который на пенсии подрабатывал сторожем кинотеатра «Пролетарий», агрессивную политику империалистов по отношению к народам Африки.