Борис Шапиро-Тулин - Происшествие исключительной важности, или Из Бобруйска с приветом

Кинотеатр «Пролетарий» тоже числился в достопримечательностях Бахаревской улицы. Когда-то, еще до войны, он был перестроен из конюшни заводчика Рабиновича, однако за долгие годы родовая принадлежность кинотеатра не потеряла своих основных признаков. Эта самая принадлежность продолжала присутствовать неистребимым запахом конского помета во время демонстрации документальных и художественных фильмов. Внимательными зрителями было подмечено, что запах этот почему-то особенно усиливался на кадрах кинохроники, где запечатлены были «слуги народа», стоящие на Мавзолее во время всевозможных торжественных дат. Местный НКВД даже собирался завести по этому поводу уголовное дело. Но когда выяснилось, что бывшего коннозаводчика Рабиновича как резидента японской разведки расстреляли еще в 1937 году, дело пришлось прекратить. Правда, на всякий случай решили держать в кинотеатре постоянных сотрудников, бравших на заметку особо чувствительных бобруйчан, которые во время кинохроники брезгливо доставали носовые платки, чтобы отсечь докучливый запах.

Но, пожалуй, главной достопримечательностью Бахаревской улицы была уникальная по своим свойствам лужа, которая, как утверждали особо информированные горожане, образовалась здесь во времена Всемирного Потопа. Лужа обладала удивительной способностью распространять вокруг себя грязь, пахнущую в жаркие дни так, будто достопамятный Ной именно здесь решил очистить Ковчег от всех нечистот, накопленных его беспокойными пассажирами за время многомесячного круиза. Перед запахом, распространяемым этой лужей, напрочь меркли все ароматы кинотеатра «Пролетарий». Попасть после прогулки вокруг нее в бывшую конюшню японского агента Рабиновича было равносильно тому, как после попадания в выгребную яму искупаться в хрустально чистой воде озера Рица. Кстати, голубая чаша этого озера, на берегу которого стояли со сберкнижкой в руках улыбающиеся мужчина и женщина, была изображена на плакате, прикрепленном к торцу аптеки, расположившейся у самой кромки лужи. Плакат в городе любили, и не только потому, что под ним была надпись «Лучшая книжка – сберкнижка», но и потому еще, что он знаменовал собой несбыточную мечту бобруйчан оказаться однажды на месте изображенных художником персонажей. При всем при том большинство горожан считали озеро Рица чем-то совершенно мистическим, как, к примеру, ЦК ВКП(б), о котором все знали, что этот ЦК есть, но никто не мог сказать, что когда-либо находился там или хотя бы видел его поблизости.

Было у знаменитой лужи еще одно свойство, вызывавшее у горожан чувство законной гордости: лужа эта не замерзала в самые свирепые морозы. А поскольку никто из местных интеллектуалов не мог объяснить этот природный феномен, то городское начальство время от времени ощущало острое желание вызвать для изучения бобруйского чуда какое-нибудь столичное светило. Светило, по их задумке, должно было при помощи цифр и соответствующих формул предоставить несознательным гражданам марксистско-ленинское обоснование странных свойств непонятного и к тому же дурно пахнущего (во всех смыслах) объекта.

Говорят, что однажды идеологическим отделом горкома были даже составлены официальные письма, которые отправили в адрес сразу нескольких отделений самой главной Академии Наук. Впрочем, и этот отчаянный шаг ни к чему не привел. Возможно, столичные светила оказались заняты по горло другими более значительными лужами, чем какая-то там бобруйская, а возможно, в стенах Академии образовалась острая нехватка соответствующих специалистов, но, как бы там ни было, знаменитое место около аптеки так и не сумело из области мистики перейти в область науки.

Зато юным оболтусам было чем занять себя во время крещенских морозов, которые, не смотря на антирелигиозную пропаганду, приходили точно по расписанию, утвержденному где-то в далеких заоблачных инстанциях. И поскольку качели в городском парке мирно покоились под глубокими сугробами, а до передвижных зверинцев с плюющим на горожан верблюдом и грустным худым медведем была еще целая вечность, то любопытные бездельники, основательно утеплившись, выстраивались на противоположной стороне улицы, чтобы поглазеть как фонтан зловонных брызг, вылетавший из-под колес машины, обдавал с головы до ног какого-нибудь приезжего человека, не подозревавшего, что зимой может замерзнуть все что угодно, только не лужа на Бахаревской.

Но самым удивительным качеством лужи, нагло попиравшим известные законы диалектического материализма, был тот невероятный факт, что в темных ее водах исчезало безвозвратно все, что когда-либо туда попадало или по крайней мере могло необъяснимым образом там оказаться, даже если находилось на достаточном от нее расстоянии.

Перечень таинственных пропаж можно было выделить в отдельное многотомное издание. В него вошли бы и внезапно исчезавшие с полок магазинов разнообразные товары первой необходимости, и запчасти к изношенным городским автобусам, и даже паспорт внештатного сотрудника газеты «Бобруйский коммунист» Семена Розенбахена, который, после того как засмотрелся на плакат с голубым озером, случайно выронил свой документ в прожорливые воды. А поскольку паспорт, естественно, был утерян безвозвратно, то гражданин Розенбахен сумел всеми правдами и неправдами приобрести новый, но теперь уже на имя Ивана Буйнова, то есть на тот самый псевдоним, которым он подписывал свои внештатные опусы.

Все вместе взятое объясняет искреннее почтение, которое горожане испытывали к луже на Бахаревской. Однако особый шик придавала этому месту история о том, что именно здесь теща доктора Беленького выронила однажды три рубля семьдесят четыре копейки, заработанные ею на продаже семечек, после чего тронулась рассудком и ушла торговать пивом в ларек, расположенный напротив кинотеатра «Пролетарий». Рассказ об этом происшествии жители Бобруйска шепотом передавали из поколения в поколение, зашифровав в нем некое тайное послание, смысл которого никто из посторонних разгадать так и не смог.

Кончалась улица Бахаревская довольно неожиданно. Дойдя до пустыря, заваленного металлоломом, посреди которого стояло убогое фанерное сооружение, гордо именуемое «Приемный пункт конторы “Вторчермет”», улица делала поворот практически под прямым углом и шла уже дальше перпендикулярно самой себе. Правда, при этом она меняла свое название, превратившись из Бахаревской в улицу имени революционера Урицкого, что, естественно, наводило на некоторые мысли. Впрочем, мысли эти были столь глубоки и запутанны, что за все время существования вышеперечисленных названий ни один бобруйчанин так до конца и не смог в них разобраться. А потому место это тоже считалось мистическим и предполагало множество странных происшествий, которые, не будем кривить душой, никогда здесь не случались, впрочем, до того момента, пока на должность приемщика конторы «Вторчермет» не назначили сутулого человека по имени Моня Карась с пенсне на тощем носу.