Николай Лейкин - Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно]

— Да что ты подсмеиваешься-то надо мной?! — крикнул тот, раздражаясь.

— Просто мне забавно, что такое приключение с нами в дороге стряслось. Точь-в-точь как во французском романе. Я даже читала что-то подобное, — отвечала Глафира Семеновна. — Конечно, только там драки не было и никто ни у кого не вырвал клока волос, а все обошлось по-благородному, — прибавила она. — Какой-то граф влюбился в замужнюю маркизу…

— Сочиняй, сочиняй! Эта маркиза-то ты, что ли?

— Да вот вроде нас. Только это было не в вагоне, а на станции железной дороги. Маркиз с маркизой сидели на станции и отправлялись в Ниццу. Вдруг входит граф и прямо подает карточку: «Рю Лафайет, нумер такойто»… Затем объяснение: «Двоим нам нет места на земном шаре… Или я, или вы… Присылайте секундантов»… И вот они едут в Италию, и там, среди лимонной рощи…

— Молчи, молчи! Вздор городишь! — перебил жену Николай Иванович.

— Но там маркиза была влюблена в графа. Маркиз был старик… — не унималась Глафира Семеновна.

— Довольно, тебе говорят!

— А ну тебя! Ни о чем путном говорить с тобой нельзя.

— Не люблю я слушать твоих романов. Ведь это все вздор, чепуха…

— Так о чем же говорить-то?

— А вот хоть о том, что в этом ресторане в Женеве, в котором мы обедали, за водку меня просто ограбили. Знаешь, по скольку с меня взяли за рюмку русской очищенной водки? По два франка, то есть по восьми гривен на наши деньги, ежели считать по курсу. Пять маленьких рюмок я выпил и заплатил десять франков, четыре рубля. Ах! Грабители, грабители! За простую русскую водку! Глаша, слышишь?

— Да не желаю я об водке разговаривать! Ты об романах не желаешь, а я об водке, — вот тебе и весь сказ.

Водворилась пауза. Николай Иванович прижался в угол дивана и стал похрапывать.

Поезд мчался по направлению к Берну среди живописных гор, усеянных по склонам виноградниками. Надвигались сумерки. Темнело.

Швейцарские железные дороги изобилуют станциями. Поезд бежал с необыкновенной быстротой, но то и дело, почти каждые десять минут, останавливался на какой-нибудь станции на одну минуту, быстро выпускал и забирал пассажиров и снова мчался. Второй класс так и не наполнялся пассажирами, все ограничивались третьим классом, и супруги сидели в купе по-прежнему одни.

Николай Иванович спал крепким сном и раскатисто храпел. Глафире Семеновне не спалось. На каждой станции она отворяла окно и наблюдала выходящую из поезда и входящую публику, продавцов и продавщиц, снующих по платформе и предлагающих публике пиво в стаканах, сэндвичи, груши, яблоки, виноград, букетики цветов, плетеные корзиночки, мелкие стеклянные изделия, фотографии швейцарских видов, конфеты, печенье и т. п. Сначала продавцы и снующая публика говорили только по-французски, потом к французскому языку стал примешиваться немецкий язык, и, наконец, вдруг французский язык исчез совершенно, и воцарился один немецкий. Началась немецкая Швейцария. Глафира Семеновна, заметив изменение языка при покупке съестных предметов, начала будить мужа.

— Можешь ты думать, опять Неметчина началась, — говорила она, расталкивая его. — Повсюду немецкий язык и самые серьезные рожи. Пока был французский язык, рожи были веселые, а как заговорили по-немецки — все нахмурилось.

Николай Иванович что-то промычал и стал протирать заспанные глаза.

— Боюсь, как бы нам опять не перепутаться и не попасть туда, куда не следует. Немецкая земля нам несчастлива, — продолжала Глафира Семеновна. — Ты уж не спи. Надо опять поспрашивать, туда ли мы едем.

— Нет, нет. Какой тут сон! Довольно. Я есть хочу, — отвечал Николай Иванович.

— Еды здесь много. На каждой станции можешь наесться и напиться, не выходя из вагона. К окнам и пиво, и бутерброды подносят. А вот поспрашивать-то надо, туда ли мы едем.

— Да мы куда, собственно, едем-то теперь? Прямо в Россию или…

— Нет, нет, надо остановиться в Вене. День проживем в Вене. Но вот вопрос — в Вену ли мы едем? Может быть, давно уже нужно было пересесть в другой вагон, а мы сплоховали. В Неметчине ведь все с пересадкой…

— Непременно нужно спросить кондуктора.

— Кондуктор-то совсем не показывается в вагоне. Как посмотрел наши билеты в Женеве, так и исчез. Право, меня берет сомнение, туда ли мы едем.

— Ты разгляди хорошенько книжку билетов и сообрази, были ли те станции, на которые нам даны билеты. На билетах написаны станции, — старался пояснить Николай Иванович, достал книжки билетов и вместе с женой стал их рассматривать. — Вот Берн… вот Цюрих… Проезжали ли мы мимо Берна и Цюриха? — задал он вопрос.

— Да кто же их разберет! — дала ответ Глафира Семеновна. На следующей же станции Глафира Семеновна, высунувшись из окна, кричала проходившему мимо вагона кондуктору: — Хер кондуктор! Коммензи бите! Вен… Во Вен?

Но слова «Вен» он не понимал и ответа никакого не дал. Наконец кельнер, разносивший мимо вагонов пиво на подносе и у которого Николай Иванович выпил два стакана, сжалился над супругами и спросил по-немецки:

— Wie heiss die Station?

— Вен… Штадт Вен… — повторила Глафира Семеновна и показала книжку, а в ней билет, на котором было написано: «Wien».

— Wien, — прочитал кельнер, улыбаясь, и прибавил по-немецки: — Это далеко… это Австрия, а вы в Швейцарии.

— Вин… Вин… — подхватила Глафира Семеновна. — Вин по-немецки Вена-то называется, а не Вен… — пояснила она мужу. — А я-то — Вен. Он говорит, что Вин еще далеко. Ну а сидим-то мы в том вагоне, в котором следует? Вагон ист Вин? — допытывалась она у кельнера.

Тот начал говорить что-то по-немецки, но паровоз свистнул, и поезд помчался.

Часа через два в купе вошел, однако, кондуктор, мрачно осмотрел книжку билетов, оторвал из книжки несколько билетов, в том числе и билет с надписью «Цюрих», и сказал супругам:

— Zürich 12 Minuten… In Romanshorn müssen Sie umsteigen.

— Так и есть: пересадка! — воскликнули супруги, услыхав знакомое им слово umsteigen, и испуганно стали допытываться у кондуктора, где должна быть эта самая пересадка и в котором часу.

Разговор был долгий, но ни кондуктор, ни супруги друг друга не поняли и расстались в недоумении.

Всю ночь пробыли супруги в тревожном ожидании пересадки из вагона и не смели ни на минуту заснуть, а сон между тем так и клонил их. В Цюрихе, где стояли двенадцать минут, Глафира Семеновна, суя железнодорожным сторожам по два и по три французских пятака, как она называла медные десятисантимные монеты, раза четыре спрашивала: «Ви филь ур умштейген» — и при этом показывала свою книжку билетов, но сторожа, хоть и рассматривали книжку, разводили руками и отзывались незнанием.

— Черт знает что такое! Даром только деньги загубила. Никто не знает, когда будет это проклятое «умштейген», — тревожно обратилась она к мужу. — Прозеваем пересадку, непременно прозеваем и проедем туда, куда не следует.