Джером Джером - Трое на прогулке

В тот же вечер мы выехали из Ганновера и вскоре были в Берлине, где поужинали и отправились гулять. Берлин разочаровывает: в центре от людей некуда деваться, окраины же пустынны; единственная достопримечательность — улица Утер-ден-Линден — представляет собой смесь Оксфорд-стрит с Елисейскими Полями и не производит никакого впечатления: для ее длины она слишком широка; берлинские театры изысканны и очаровательны, актерской игре там уделяется большее внимание, чем декорациям и костюмам; репертуар их часто меняется; пьесы, пользующиеся успехом, идут, конечно, не один раз, но и не каждый день, так что в одном театре на протяжении целой недели каждый вечер дают новую пьесу; опера не заслуживает внимания; есть два мюзик-холла, но спектакли их не отличаются особым вкусом, а зачастую просто вульгарны, зрительные залы слишком велики, а потому и неуютны. В берлинских ресторанах и кафе самое оживленное время — с полуночи до трех утра, хотя большинство завсегдатаев засиживаются до семи. Или берлинец сумел разрешить самую злободневную проблему нашего времени — как обойтись без сна, или он стремится приблизить час, когда настанет вечное блаженство.

Лично я не знаю другого города, где позднее время было бы столь же модно, за исключением Санкт-Петербурга. Но петербуржцы не встают рано утром. В Санкт-Петербурге представления в мюзик-холлах, которые принято посещать после театра (от театра до мюзик-холла с полчаса езды в легких санях), начинаются не раньше двенадцати. В четыре утра через Неву буквально не проехать, не пройти; а самые популярные среди путешественников поезда отходят в пять утра. Эти поезда спасают русского от необходимости вставать рано. Он желает своим друзьям «спокойной ночи» и после ужина со спокойной совестью едет на вокзал, не доставляя домашним излишних хлопот.

Потсдам, берлинский Версаль, — красивый городок, расположенный среди лесов и озер. Здесь, на тенистых Дорожках большого тихого парка Сан-Суси, легко можно себе представить, как тощий высокомерный Фридрих «прогуливался» со строптивым Вольтером.

Я уговорил Джорджа с Гаррисом не задерживаться в Берлине, а двинуться в Дрезден. Половину, а то и больше из того, что может предложить Берлин, вы увидите и в других местах, поэтому мы решили ограничиться экскурсией по городу. Портье порекомендовал нам извозчика, который, как он нас заверил, быстренько покажет нам все достопримечательности. Сам по себе извозчик, заехавший за нами в девять, был сущим кладом. Это был умный, сообразительный, хорошо знающий город человек; его немецкий мы легко понимали, он немного знал по-английски, что нам также помогало. Извозчик был выше всяких похвал, но его лошадь оказалась самой бессердечной скотиной, на которой мне только приходилось ездить.

Она невзлюбила нас с первого взгляда. Она повернула голову в мою сторону, окинула холодным презрительным взглядом, а затем переглянулась с другой лошадью, своей приятельницей, стоявшей поблизости. Я понимал ее чувства. Все у нее было написано на морде, она ничего не пыталась скрыть. Она сказала:

— Что за чучела наезжают к нам летом?

Через секунду появился Джордж и встал у меня за спиной. Лошадь опять оглянулась. Никогда не встречал лошади, которая бы так вертелась. Я видел, что проделывает со своей шеей верблюд, — зрелище, достойное внимания, — но это животное выкидывало такие фортели, каких не увидишь и в кошмарном сне. Я не удивился бы, увидев, что она просунула голову между задних ног и смотрит на меня. Похоже, что Джордж поразил ее еще больше, чем я. Она опять повернулась к своей подружке.

— Нечто из ряда вон выходящее, — заметила она. — Должно быть, есть какой-то питомник, где их разводят.

И она принялась слизывать мух, сидящих у нее на левой лопатке. Должно быть, она рано лишилась родителей и была отдана на воспитание кошке.

Мы с Джорджем забрались в дрожки и стали поджидать Гарриса. Вскоре он появился. По-моему, одет он был весьма прилично. На нем был белый фланелевый костюм с никербокерами, который он специально заказал для жаркой погоды; шляпа могла показаться оригинальной, но все же защищала от солнца.

Лошадь посмотрела на него и сказала: «Lieber Gott!» [2]— со всей членораздельностью, на какую только способна лошадь, и рысцой потрусила по Фридрихштрассе, оставив Гарриса с извозчиком на тротуаре. Хозяин велел ей остановиться, но она не обратила на него никакого внимания. Хозяин с Гаррисом побежали за нами и нагнали на углу Доротеенштрассе. Я не понял всего, что сказал извозчик лошади, — говорил он быстро и возбужденно, — но кое-какие фразы я уловил, например: «А как я семью кормить буду?», «А тебе какое дело?», «Да ты знаешь, почем нынче овес?»

Лошадь сама собой повернула на Доротеенштрассе, не желая более препираться. Последнее, что она сказала, было:

— Ну что ж, делать нечего, поехали. Но ты уж постарайся отделаться от них побыстрей и, Бога ради, держись подальше от центра, а то стыда потом не оберемся!

Напротив Бранденбургских ворот наш извозчик привязал поводья к кнуту, слез с козел и стал прохаживаться, объясняя нам, что есть что. Он показал, где находится Зоологический сад, и стал расхваливать нам здание Рейхстага. Как заправский гид, он сообщил его точные размеры по высоте, длине и ширине. Затем он обратил внимание на ворота. Он сказал, что сооружены они из песчаника и построены в стиле афинских «портоплеев».

При этих словах лошадь, от нечего делать лизавшая свои ноги, повернула голову. Она ничего не сказала, она просто посмотрела.

Наш извозчик засуетился. Он поправился и сказал, что они построены в стиле «портфелеев».

При этом лошадь тронулась и потрусила. Хозяин пытался ей что-то втолковать, но она продолжала свою рысь. Судя по тому, как она презрительно повела лопатками, прежде чем тронуться с места, я понял, что она сказала:

— Ведь они уже посмотрели ворота? Ну и хватит с них. А что до остального, ты сам не понимаешь, что за чушь несешь; да они тебя и не понимают. Ты же говоришь на немецком.

И покуда мы ехали по Линден, поведение этой кобылы не менялось. Она милостиво соглашалась постоять, пока мы осматривали достопримечательность и узнавали, как она называется. Но все описания и разъяснения она решительно прерывала, трогаясь дальше.

«Эти типы, — казалось, говорила она про себя, — приедут домой и будут хвастаться, что все это они видели собственными глазами. Большего им не надо. Если я плохо о них думаю и они умней, чем кажутся, они почерпнут куда больше сведений из путеводителя, чем от моего старого идиота. Кому надо знать, какой высоты эта колокольня? Через пять минут это забудется, а если и не забудется, то потому, что ничего другого не запомнилось. Как он мне надоел своей болтовней! Уж лучше поскорей все закончить и всем ехать по домам обедать».