Stephen Leacock - Юмористические рассказы

Впрочем, все эти истории с бродягами давно вышли из моды. Когда в стране есть сто миллионов человек, которые живут на пособие по безработице, мы не можем позволить себе посылать их на убийство. Нам прихо­дится искать другой выход.

И вот один из них, использованный многими поко­лениями, но все еще имеющий большой успех. Убийца найден. Да, он действительно найден и даже сознается в своем преступлении, но... но – увы! – его физическое состояние таково, что очень скоро ему придется «пред­стать пред высшим судией». И этот «высший судия» от­нюдь не является верховным судом.

В тот самый момент, когда Великий сыщик и ин­спектор Хиггинботем хватают его, он обычно разра­жается сухим, лающим кашлем. Эта одна из тех ужас­ных болезней, которые встречаются только в романах – вроде «любовной горячки» и «разбитого сердца» – и от которых не существует лекарств. Во всех таких случаях не успевает преступник начать свою исповедь, как его уже начинает душить сухой кашель.

«Да, – сказал Гарт, окидывая взглядом небольшую группу полицейских чиновников, собравшихся вокруг него, – моя песенка спета – кха, кха! – и теперь я могу выложить все начистоту – кха, кха, кха!»

Услыхав этот кашель, каждый искушенный читатель уже точно знает, к чему он ведет. Преступник, который только что, в предыдущей главе, производил впечатление здоровенного детины – он выпрыгнул из окна третьего этажа и чуть не до смерти придушил младшего инспек­тора Джаггииса, – оказывается умирающим человеком. Он болен той ужасной болезнью, которая в романах на­зывается «неизлечимым недугом». Лучше не давать ей точного названия, не то кому-нибудь может прийти в го­лову заняться ею и вылечить больного. Симптомы таковы: сухой кашель, необыкно­венная мягкость в обращении, а в разговоре – полное отсут­ствие бранных слов и склон­ность всех называть «добрыми джентльменами» . Все эти явле­ния означают finis [41] .

В сущности, все, что требует­ся теперь, – это чтобы Великий сыщик собственной персоной произнес следующую речь: «Джентльмены! (На данном эта­пе развития повествования все действующие лица именуются джентльменами.) Высший суд, который стоит над всеми зем­ными законами, приговорил...» и т. д. и т. д. Тут занавес падает, и все понимают, что преступник должен в ту же ночь покинуть этот мир.

Такой конец лучше, значительно лучше. Но все же он немного мрачноват.

По правде сказать, в подобном решении вопроса ощу­щается некоторая трусость. Автор отступает перед труд­ностями.

Можно привести и еще один, столь же поверхностный вариант. Вот он:

«Великий сыщик стоял, спокойно глядя по сторонам и покачивая головой. На секунду взгляд его задержался на распростертом теле младшего инспектора Бредшоу, потом устремился на аккуратную дыру, проделанную в оконном стекле.

– Теперь все ясно, – проговорил он. – Но мне бы следовало догадаться об этом раньше. Сомнения нет, это дело его рук.

– Чьих? – спросил я.

– Голубого Эдуарда, – ответил он спокойно.

– Голубого Эдуарда? – воскликнул я.

– Голубого Эдуарда, – подтвердил он.

– Голубого Эдуарда? – с волнением переспросил я. – Но кто же он такой, этот Голубой Эдуард?»

Без сомнения, тот же самый вопрос хочет задать ему и читатель. Что это еще за Голубой Эдуард? На этот вопрос немедленно отвечает сам Великий сыщик:

«– Тот факт, что вы никогда не слышали о Голубом Эдуарде, только показывает, в каком неведении вы жили до сих пор. Ведь Голубой Эдуард – это гроза четырех континентов. Мы выследили его в Шанхае, но в са­мом скором времени он оказался на Мадагаскаре. Это он организовал то неслыханное по дерзости ограбле­ние в Иркутске, при котором десять русских мужиков взлетели на воздух, взорванные бутылкой с английской солью.

Это он в течение нескольких лет терроризировал всю Филадельфию и держал в состоянии нервного напряже­ния Ошкош (штат Висконсин). Стоя во главе шайки бандитов, отделения которой разбросаны по всему зем­ному шару, обладая глубокими научными познаниями, позволяющими ему с легкостью читать, писать и даже пользоваться пишущей машинкой, Голубой Эдуард фак­тически уже мною лет держит в страхе полицию всего мира.

Я с самого начала почувствовал в этом деле его руку. С первой же минуты я по некоторым деталям догадался, что это работа Голубого Эдуарда».

После этого все полицейские инспекторы и все зри­тели покачивают головами и шепчут: «Голубой Эдуард, Голубой Эдуард», до тех пор, пока читатель не преис­полняется достаточным почтением.

Так или иначе, но писатель никак не может завер­шить всю эту историю как следует, – не может, даже если она хорошенько закручена в начале. Нет такой концовки, которая могла бы удовлетворить читателя. Даже радостная весть о том, что героиня упала в объя­тия Простака, с тем чтобы никогда больше не отпускать его от себя, – даже это не спасает положения. И даже сообщение о том, что они поставили сэру Чарлзу пре­красный памятник или что Великий сыщик без пере­дышки играл целую неделю на саксофоне, не сможет пол­ностью вознаградить нас.

Давным-давно, лет тридцать или сорок назад, суще­ствовало на свете смиренное создание, именуемое прач­кой. Ее немудреные обязанности состояли в том, что через определенные промежутки времени она приходила к вам с большущей корзиной, чтобы унести грязное белье, а потом принести его обратно белым как снег.

В наше время прачки больше нет. Ее место заняла Объединенная Прачечная Компания. Прачки больше нет, но я хочу, чтобы она появилась вновь.

Прачка – ив жизни, и в книгах – считалась олице­творением всего самого жалкого, самого обездоленного. Она еле-еле ухитрялась заработать на кусок хлеба. Она была на самом дне нищеты. Нынешняя Объединенная Прачечная Компания применяет гидроэлектроэнергию, является обладательницей просторной, напоминающей банк конторы и развозит свой груз на огромном ката­фалке, которым управляет шофер в ливрее. Но я хочу, чтобы скромная прачка появилась вновь.

В прежние времена каждая женщина, покинутая и брошенная на произвол судьбы, становилась прачкой. Когда все остальное терпело крах, ей оставалось хотя бы это. Каждая женщина, хотевшая показать свой не­зависимый характер и силу духа, угрожала, что возь­мется за стирку. То было последнее прибежище благо­родной души. Во многих знаменитых романах героиня была близка к тому, чтобы стать прачкой.

Женщины, чьи славные предки восходили чуть ли не к самим крестоносцам (хотя никогда не подходили к ним вплотную), совсем уж было брались за стирку, и только вовремя найденное завещание спасало их от позора и от мыльной пены. Однако если бы в наши дни женщина воскликнула: «Что мне делать? Я одна на свете! Я от­крою Объединенную Прачечную Компанию», – это про­звучало бы совершенно иначе.