Игорь Губерман - Шестой иерусалимский дневник (сборник)

учили их наставники когда-то.

354

Узник я, проста моя природа,

я не тороплю скольженье дней,

в будущем обещана свобода,

я пока не думаю о ней.

355

Отнюдь не в лечебной палате —

я дома, гостей угощаю,

однако в больничном халате

всё время себя ощущаю.

356

Бывают в жизни обстоятельства —

другому знать о них негоже,

и самолучшее приятельство

за эту грань уже не вхоже.

357

От шуток хорошо бы отучиться:

живя без их ехидного коварства,

я стал бы эффективнее лечиться,

смех сильно ослабляет яд лекарства.

358

Кошмарный сон тянулся густо,

аж голова от пота взмокла:

лежу на ложе у Прокруста,

а надо мною – меч Дамокла.

359

Шёл еврей в порыве честном

сесть и тихо выпивать,

но в углу каком-то тесном

рак его за жопу – хвать!

360

Душа металась, клокотала,

бурлила, рвалась и кипела,

потом отчаялась, устала

и что-то тихое запела.

361

Образ жизни мой шальной

стал теперь – кошачий,

и не столько я больной,

сколько я лежачий.

362

Но нельзя не подумать, однако,

что причина – в рождения дне:

я рождён под созвездием Рака,

он был должен явиться ко мне.

363

Я справедливо наказан судьбой,

вряд ли отмолят раввины,

грустный пейзаж я являю собой —

радостей жизни руины.

364

Мой рак ведёт себя по-свински,

поскольку очень жить мешает,

а говоря по-медицински,

мне дозу кары превышает.

365

Согласно процедуре изучения

плетусь из кабинета в кабинет,

я нынче пациент, объект лечения,

а личности – в помине больше нет.

366

Сейчас мои доброжелатели,

пока верчусь я в передряге, —

отменных сведений жеватели,

я рад, что счастливы бедняги.

367

Я к вечеру бываю удручён

и словно опалён огнём из топки —

возможно, потому что облучён,

хотя всего скорей – в тоске по стопке.

368

Читаю. Но глаза ещё следят

за очереди медленным течением,

вокруг мои соракники сидят,

печальные, как рак под облучением.

369

Сижу поникший, хмурый, молча,

какая ж, думаю, ты блядь:

в меня вселившаяся порча

на душу тянется влиять.

370

По жизни счастлив я, однако

скажу как честный старожил:

владей я княжеством Монако,

совсем иначе я бы жил.

371

Завидя жизни кутерьму,

я прохожу насквозь и мимо,

поскольку я для всех незримо

несу в себе свою тюрьму.

372

Послушно принимая курс лечения,

покорствую, глаза на всё закрыв,

испытывая счастье облегчения,

когда мне объявляют перерыв.

373

Подумал я сегодня на закате:

ведь мы, храня достоинство и честь,

за многое ещё при жизни платим,

что Страшный Суд не может не учесть.

374

На время из житейской выйдя школы,

вселился в медицинский я шатёр,

и ныне честолюбия уколы

сменились на уколы медсестёр.

375

Тяжелы бесполезные муки,

а успехи – пусты и убоги;

но когда опускаются руки,

то невдолге протянутся ноги.

376

Да, организм умней меня:

ничуть не возмутившись,

вся невоздержанность моя

исчезла, не простившись.

377

Встаю теперь я очень рано

и не гужуюсь у приятелей,

в моей тюрьме я сам – охрана,

жена – команда надзирателей.

378

В период серый и недужный,

где страхи вьются у двери,

мир делится на мир наружный

и сферу вязкой тьмы – внутри.

379

Дела мои сейчас пока неважные,

наездник унитаза я часами,

а мысли все – лихие и отважные,

и все с кавалерийскими усами.

380

Судьба жестоко вяжет по канве,

стандартной для недуга моего,

но в каше, что варю я в голове,

не в силах она тронуть ничего.

381

Чужими мыслями пропитан,

я, чтоб иметь на них права, —

поскольку в честности воспитан —

перешиваю их сперва.

382

На сердце – странные колючки:

прошли ведь вовсе не века,

но вот в Россию едут внучки,

уже не зная языка.

383

Пока порхал на ветку с ветки,

пел гимны солнцу и дерьму,

переродившиеся клетки

внутри построили тюрьму.

384

Стариков недовольное племя

говорит и в жару и при стуже,

что по качеству позжее время —

несравненно, чем раньшее, хуже.

385

Художник, пророк и юродивый

со всем, что сказали в запале,

хвалу получают от родины —

не раньше, чем их закопали.

386

«Завидным пользуясь здоровьем»,

его мы тратили поспешливо,

и этим дедовским присловьем

былое машет нам усмешливо.

387

Наивен я: с экрана или рядом —

смотрю на лица монстров без опаски,

мне кажется всё это маскарадом:

да – дикие, да – мерзкие, но – маски.

388

Сообразив, что не умру,

владея времени бюджетом,

я превратил болезнь в игру

с отменно жалостным сюжетом.

389

Я знаю, почему люблю лежать:

рождён я обывателем и книжником,

а лёжа мне легко воображать

борцом себя, героем и подвижником.

390

А время – это всё же мельница,

в её бесшумных жерновах

настолько всё бесследно мелется —

лишь пыль на книгах и словах.

391

Срама нет в уподоблении:

нашей юности поэты

всё ещё в употреблении,

но истёрты, как монеты.

392

Ген, как известно, – не водица,

там папа, мама, предка примеси;

всё, с чем доводится родиться,

кипит потом на личном примусе.

393

В болезни есть одно из проявлений,

достойное ухмылки аналитика:

печаль моих интимных отправлений

мне много интересней, чем политика.

394

Под гам высоких умозрений

молчит, сопя, мой дух опавший,

в тени орлиных воспарений

он – как телёнок заплутавший.

395

Я думаю часто сейчас,

когда уплотняются тучи,

что хаос, бушующий в нас,

подземному – брат, но покруче.

396

Напрасно разум людской хлопочет,

раздел положен самой природой:

рождённый ползать летать не хочет,

опасно мучить его свободой.

397

Когда мне больно и досадно,

то чуть ещё маркиздесадно.

398

В ответ на все плечами пожимания

могу я возразить молве незрячей:

мы создали культуру выживания,

а это уж никак не хер собачий.

399

Свои успехи трезво взвесив

и пожалев себя сердечно,

я вмиг избавился от спеси —

хотя и временно, конечно.

400

Покуда жив, пока дышу,

покуда есть и слух и зрение,

я весь мой мир в себе ношу,

а что снаружи – важно менее.

401

Мой стих по ритмике классичен,

в нём нет новаторства ни пяди,

а что он часто неприличен,

так есть классические бляди.

402

Ужели это Божье изуверство

для пущей вразумлённости людей?

Ведь наши все немыслимые зверства —

издержки благороднейших идей.

403

Гуляло по свету гулящее тело,

в нём очень живая душа проживала,