Игорь Тарабукин - То втык, то ВТЭК…

Иной сатирик до того сегодня лих,
Что рад съесть дворника и даже тёщу — гостью
«И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!»

Пора бы спать! А за стеной —
Гитара семиструнная.
«Душа полна такой тоской,
А ночь такая лунная!»

«Хотел бы в единое слово
Я слить мою грусть и печаль»
— Хриново? Хряново?! Хреново?!
Не знаю, как пишут… А жаль!

«Средь шумного бала, случайно»
Нес повар авоську в кусты…
«Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты».

Как–то писателю слово сердечное
Тихий товарищ сказал за столом:
«Сейте разумное, доброе, вечное…»
А расквитаемся после. Потом!

Прикрыл начальник плотно дверь.
В коленках — первый признак дрожи.
«Ещё не любишь ты, но верь:
Не полюбить уже не можешь…»

Свалился пьяный у кювета,
И толку нет корить его:
«Он весь — дитя добра и света,
Он весь — свободы торжество!»

В деревне сообщение читают:
Какой завод раскинется кругом!
«Отговорила роща золотая
Берёзовым весёлым языком».

Крон ниспроверг Урана с пьедестала,
А Зевс, подумав, Крона ниспроверг.
И фидиева статуя внушала,
Что свет былых богов навек померк.
Но кто–то объявился после Зевса,
И вновь остался только пьедестал…
От статуй, независимо от веса,
Бессмертия никто не получал!

Колосс Родосский всем на удивленье
Был высотой доступен лишь для птиц.
Но оказалось, был он слаб в коленях,
И бронзовое диво пало ниц.
А вот совсем обратное явленье:
Я знаю человека одного —
Чем чаще он сгибается в коленях,
Тем выше положение его!

Чудеса ещё бывают.
Целый город говорил:
Гражданин один в трамвае
Даме место уступил!

Едва берусь я вечером
За чьи–нибудь грехи,
Садятся два советчика
Со мной писать стихи.
В затылок справа дышит мне
Умасленный, как торт,
Архангел от Всевышнего.
А слева — юркий чёрт.
— Есть темка… Ухохочешься!
В ребро мне тычет бес.
Архангел кособочится:
— Ненужный интерес!…
Пиши о чём положено —
Про взятки, кумовство…
А тут проблема сложная,
И как бы не того…
— А ты стань аллилуйщиком! —
Ехидничает бес. —
Ведь есть же в каждом случае
Какой–нибудь прогресс…
Тут я кричу: — Не хватит ли?!
Уж как–нибудь я сам…
Идите вы, приятели,
И к богу, и к чертям!
Советов я не спрашивал,
О чём писать — решу…
Быть может, я бесстрашную
Сатиру напишу!!
И вот пишу.
Но слышно мне,
Как вновь в окошко влез
Архангел от Всевышнего…
А следом — юркий бес!

Пять тысяч ртов всего пятью хлебами
Сумел Христос досыта накормить.
Сам этот миф не больше чем забавен,
Но может кой–кого и вдохновить!
Случается, иной наобещает
Молочных рек, кисельных берегов…
И цифры сыплет, удержу не зная,
Хотя в наличье — те же пять хлебов!

Себя распять
Готов раз пять
В критической решимости:
Признать,
Замять…
И жить опять
В святой непогрешимости!

При положительных итогах
Твердят обычно: «Слава Богу!»
А чуть итог иного сорта,
Спешат вину свалить на чёрта.
Так после очень разных лет
Бог сохранил авторитет!

— Я грешен, господи, и на руку нечист! —
Воскликнул плут. И слышит вдруг стенанья:
— Ну как не стыдно… Ты же атеист!
И плут с тех пор грешит без покаянья.

— Сезам, откройся! — молвил некто.
И ни малейшего эффекта.
— Я зять товарища Петрова! —
И отворилась дверь без слова.
Номенклатурное родство
Куда сильней, чем волшебство!

Иная вера как скала!
Не сокрушит её хула.
— Не сокрушит?
— Конечно, нет.
Ведь на хулу введён запрет!

Рядились люди, путая чертей,
Чтобы, влетев, замешкался нечистый.
А мы не верим в призрачных гостей,
Поскольку мы сегодня — атеисты.
Но не изжит обычай до конца,
И мы всё время путаем кого–то!
Глупец рядится в тогу мудреца,
Мудрец грустит в личине идиота…

Что может несуразней быть,
Чем, возведя клистир в божницу,
Лечиться для того, чтоб жить,
А жить затем, чтобы лечиться?!

— Что лучше? Рай души — нирвана
Иль, скажем, кафельная ванна?
— Конечно, ванна! Ляжешь в ванну
И погружаешься в нирвану.

Люблю тебя, немудрствующий зритель!
Твой ясный лоб, наморщенный слегка.
Какой–нибудь взыскательный ценитель
Пусть на тебя взирает свысока…
Он жалкий сноб! С ним муторно и сложно.
И много надо тратить лишних слов.
С ним надо быть предельно осторожным
И что–то знать…
А ты, брат, не таков!
Придя в театр, ты пьёшь в буфете пиво.
Когда ж со сцены что–то складно врут,
Ты, рот раскрыв, довольный и счастливый,
Рычишь соседу в ухо:
— Во дают!
Не мудрствуешь лукаво: так, не так ли,
Где истина, где просто мишура…
И завтра о посредственном спектакле
Заявят, что он принят на «ура».
И это будет высшим приговором,
Кивают на тебя, как на Христа…
Ах как нужна бездарным режиссёрам
Доверчивость твоя и простота!
Ты сущий клад! Затем и — на примете.
Иной спектакль одним тобой и жив!
Не будь тебя — и многое на свете
Давно уже пришлось бы сдать в архив…
И не таким ли зрителям бездумным
Наш старый мир обязан на века
И зрелищем костра Джордано Бруно,
И фарсом, где валяют дурака?!

Я живу от рожденья в аквариуме,
Где вода и песок — всё по норме.
Обитаю я с разными тварями
На сухом, перемолотом корме.
Нет ни бурь в этом мире заштиленном,
Ни ветров, ни волны, ни течения…
Прудовик, щеголяя извилиной,
Излагает свои поучения.
И по долгу моллюска–мыслителя
Говорит не спеша, с выражением,
Что вся истина — в этой обители,
А всё там, за стеклом, — отражение.
Что и кит на морях растревоженных
И любой головастик
Жить хотели бы так же ухоженно,
Но не всем суждено это счастье!
Шевелю плавниками я, слушаю…
Но стучит в моём рыбьем сознании
Мысль о том, что, наверно, не лучшее
Это наше стеклянное здание.
Что–то есть в этом доме искусственное,
Подчинённое чьим–то капризам…
Если б знать!
Но, закончив напутствия,
Наш мыслитель глядит в телевизор.