Льюис Кэрролл - Льюис Кэрролл: Досуги математические и не только (ЛП)

Что? Желаешь скорей ты сбежать, дуралей,
От рыбок весёлых и милых?
Загадочно мне! Почему б тебе не
Наловить их, когда в твоих силах?

Есть люди — часами готовы бубнить
Про небо и птичек полёт,
Про зайчишек в полях и рыбёшек в морях,
Коим в радость их жизнь без забот.

А что до стремленья из их окруженья,
Чем вместе пускать пузырьки,
Так это ты брось — ты не сом, не лосось,
Чтоб тебя я тащил из реки.

Пускай утверждают: рассудок велит
Всех тварей в природе любить —
Но разум советчик, кого мне из речки,
Когда и кого мне тащить.

Что одежда и дом? Можно жить босяком;
Всё бери — даже деньги со счёта!
Ничего мне не жалко, но лишуся рыбалки —
Это будет не жизнь, а нудота».

Искала братиков сестра;
Придя на этот мост,
Такое дело она узрела
И не сдержала слёз.

«А что там, братик, на крючке?
Наживка что, ответь». —
«Воображала-воробей,
Не захотел мне спеть». —

«Да пенья можно ли всерьёз
Желать от воробья?
И не похожи воробьи
На то, что вижу я!

Так что там, братик, на крючке?
Скажи мне поскорей!» —
«Мой братец младший, — тот в ответ. —
Не хнычь и не жалей.

Я нынче зол, не знаю как!
И не на то решусь!
Прощай, любимая сестра, —
Я в странствие пущусь». —

«Когда же ждать тебя домой,
Ответь, любимый брат?» —
«Когда на горке свистнет рак,
Вернуся я назад».

На это молвила сестра,
Качая головой:
«Один, полагаю, не явится к чаю,
И вымок до нитки другой!» [47]

Люблю я тишь густых лесов,
Люблю я музыку ручья,
В раздумье средь немых холмов
Люблю скрываться я.

Зелёный полог, а под ним
Лучей серебряных струи;
Травой лепечет ветер-мим
Истории свои.

Далёк отсюда грубый мир;
Ни тяжкий вздох, ни громкий шаг
Моей души священный мир
Уже не оглушат.

Я лью здесь слёзы без стыда,
Чтоб душу умягчить верней —
Так дети хнычут иногда
На лоне матерей.

Когда же в сердце мир и лад,
Ещё чудесней — снова там
Бродить в истоме наугад
По дремлющим холмам.

Тогда переживаю вновь
Минуты радостей былых;
Скрывает радужный покров
Круженье лет пустых.

О дар дыханья — чем ты мил,
Когда печаль — удел людей?
Закончить нам во тьме могил
Чреду ненастных дней.

А час надежд — неужто он
Нам годы скорби возместит?
И расцветающий бутон
Пустынный скрасит вид?

О годы жизненной весны,
Любви, невинности, добра!
Сияй сквозь дней нелепых сны,
Прекрасная пора!

Я зрелость лет готов отдать —
Шеренгу блекнущих картин —
Чтоб вновь ребёнком малым стать
На летний день один.

В Сочельник юноша один
Пил утром близ Таможни джин,
Потом пошёл гулять на рейд —
Зовётся он «Марин Перейд»
(Где, то есть, место морякам,
Что «ходят маршем по волнам»,
Но где лишь окунётся тот,
Кто сухопутно жизнь ведёт);
Потом он повернул назад,
Прошёл бульвары все подряд,
Прошёл по улиц тесноте,
Где, кажется, дома — и те,
Несильный сделают рывок,
И сдвинутся порог в порог;
Взобрался лестницей крутой,
Что воспарила над землёй —
На ней упарился бы всяк,
Богатый будь или бедняк.
Жильцы дивились: граф не граф —
Холодный вид, спесивый нрав
И, обстановке вопреки,
Глядится очень щегольски.
Имел он тросточку, букет,
Был напомажен, разодет —
Трудился не из пустяка:
Любил!.. Кухарку с чердака.
На пляж он забредал, забыв,
Что ноги вымочит прилив;
Там пел он, стоя на песке —
Он выход тем давал тоске! [49]

«Унесла её „Хильда“
Из Уитби куда-то;
Её звали Матильда,
Я любил её свято.
Я спросил билетёра
(Ох, казнюсь я за это):
„Отправляется скоро?“ —
„Не уйдёт до рассвета“.

Ей сказал „этот Недди“
(Так звала меня в шутку):
„Скоро, милая, едем,
Подожди лишь минутку“.
Я совсем был готовый,
Забежал только в лавку,
Чтоб на галстук свой новый
Подобрать и булавку.

Героиня кастрюли!
Украшенье салату!
И тебя умыкнули,
И багажную плату.
Ей какие заботы?
Уносимые „Хильдой“
Кошелёк и банкноты
Я утратил с Матильдой!»

Булавку парень отстегнул,
Протёр её, потом продул
И опустился на песок,
Чтоб от забот вздремнуть часок. [50]

Эта песня не из тех,
Что сулят певцу успех,
Но печалью этих строк
Мы затронем чувства всех,
Ибо горести такой
Арабеллы молодой
Посочувствуют сердца
И камней на мостовой.

Саймон Смит высок и строен —
Он любви её достоин;
Только с нею Саймон Смит
Что чужой — всё «мисс» да «мисс»,
Арабеллой не зовёт,
Как к нему ни повернись.
«Милый Саймон!» — позвала;
Он — ни с места, как скала;
Говорит сестрица Сьюзан на такие ей дела:
«Сразу видно, что влюблён! Поручусь за это!
Ты послушайся, сестра, моего совета:
Письмецо ему черкнуть было бы не худо —
Мол, спасибо, я жива и прошла простуда;
Скажи, что у кожевни с надеждой будешь ждать,
Коль нынче ровно в девять он захочет убежать
Вместе с верной Арабеллой».

Написала письмо,
приложила печать,
разоделась в нарядный она туалет —
Ожерелья и броши,
браслеты, часы,
драгоценные перстни — чего только нет:
Мужчины слабы и легко впечатлимы,
с ними о внешности думай сперва.

И ждала бедняжка Смита
У фабричной проходной;
Намекал уже сердито
Ей разносчик: «Пшла домой!»
Вскорости
Полностью
Продрогла она,
Дрожала словно мышка;
Кожевница одна
Ей подала пальтишко.
Простуда разыгралась вновь,
Но шепчет Арабелла: «Приди ко мне, мой Саймон, и так я долго жду.
Сомненья прочь!
Глухая ночь —
Но он спешит во тьме,
Хотя истёк
Давненько срок,
Указанный в письме.
Мой Саймон! Мой Саймон! Милашка Смит! Милашка Смит!
Ах Саймон Смит, мой сладкий Смит!»

Но на ратуше бьют,
и на станции бьют,
и во всём городке бьют уж полночь часы.

«Ах, Саймон! Недалёк рассвет;
Сидеть и ждать тут смысла нет,
Но поступлю наоборот:
С надеждой жду я твой приход
Хотя бы на рассвете, хотя бы на рассвете.
Фаэтон голубой
Наймём мы с тобой
И помчимся в Гретну Грин.
Когда со мной мой Саймон Смит...
О, как пошло, вульгарно имя звучит!
Вот ведь где незадача — это ж надо иметь такое имя; впрочем, когда мы поженимся, будет же он любить меня настолько, что снизойдёт к моей просьбе,
Сменит имя на „Клэр“...»