Стивен Фрай - Троя. Величайшее предание в пересказе

Некоторое время ушло у Клитемнестры на то, чтоб под ее руководством и к ее удовлетворению корабли нагрузили, по ее мнению, подобающим количеством рабынь, музыкантов и кухарок, а также серебряной утвари, изысканных тканей и вина, дабы свадебный пир соответствовал столь золотой паре. Одиссею пришлось ждать две полные недели, прежде чем флотилия Клитемнестры изготовилась последовать за его кораблем в Авлиду.

Но в тот миг, когда Клитемнестра сошла на авлидскую пристань, заметила она, что тут что-то не так. Жаркий неподвижный воздух в порту смердел отвратительно. Лица встречающих выражали ужас, враждебность или необъяснимое сочувствие.

Агамемнон искренне удивился, увидев жену.

– Незачем тебе было приезжать, дорогая, – сказал он, целуя ее в щеку.

– Незачем приезжать? Глупыш. Одиссей говорил то же самое. Чушь какая! Можно подумать, Ифигении не хотелось бы, чтоб мать отдала ее в жены. Чего это все вокруг такие измученные?

Через полчаса она все узнала, и пристыженный Агамемнон вновь передумал насчет жертвоприношения.

– Дурное это дело, – сказал он своим военачальникам. – Царица права. Убийство столь невинного человека – непотребство. Боги не могут такого желать.

Менелай открыл было рот, чтобы возразить, но не успел начать, как в собрание ворвался Ахилл.

– Ты посмел использовать мое имя, чтобы заманить несчастную девушку сюда на погибель? – заорал он, давясь яростью. – Ты посмел ? Отправь ее обратно тотчас же.

– Не позволю я сомневаться в моих решениях какому-то мальчишке, – произнес Агамемнон.

Тяжко сопя, они сошлись и уже собрались занять боевые стойки, как встрял Одиссей.

– Тише, тише, – сказал он, – давайте владеть собою.

Ахилл сплюнул и молча удалился.

Одиссей возрадовался, что не он верховный командующий этими экспедиционными войсками. Он понимал, что такое руководство ничего, кроме головной и сердечной боли, не несет. В этом случае Агамемнон, ясное дело, что бы ни решил – пострадает. Естественно, все его инстинкты отца и мужа люто противятся самой мысли о погибели дочери. Однако теперь уже весь военный союз, до последнего раба, знал и о том, что он убил священного оленя, и о том, какое воздаяние требует Артемида. Все от Менелая и ниже взывали к Агамемнону: пусть покорится. Ифигения должна умереть, или весь этот замысел по спасению Елены из Трои провалится. Что такое одна жизнь по сравнению с честью стольких греческих царей и царевичей? Что такое одна жизнь по сравнению с нараставшей волной смертей от мора, накрывшей флот в порту? Что такое одна жизнь по сравнению с троянскими сокровищами , ожидавшими их победоносную армию?

Той ночью даже Ахилл преодолел в себе ярость, что его сделали невольным орудием обмана, и добавил свой голос в хор, требовавший ее смерти. Девушки ему глубоко жаль, но мирмидоняне не расположены околачиваться в Авлиде ни днем больше необходимого. В тот вечер пришли к нему двое его военачальников – ЭВДОР и ФЕНИКС, – чтобы донести о настроениях в рядах мирмидонян [101].

– Они любят тебя, царевич Ахилл, – сказал Феникс, – но о том, что Агамемнон пренебрегает пожеланьями богини, слушать не захотят.

– Так и есть, – сказал Эвдор. – Артемида неумолима. Моя мать Полимела служила ей когда-то [102]. Артемида не прощает. Охотницу нужно задобрить. Лазеек не будет. Если Ифигению не пожертвуют, вся наша затея впустую.

В конце концов этот мертвый узел разрубила сама же Ифигения.

– Я возлягу на жертвенный камень и с радостью отдам жизнь свою за Грецию, – сказала она устрашенной и не поверившей своим ушам Клитемнестре. – Эта жертва – вечный мне памятник, это мне и свадьба, и материнство, и слава – все в одном. И это правильно, мама [103]…

Вот так перед всеми ними уложили ее на алтарный камень.

Калхас воздел серебряный нож повыше – лицо его и прыть, по мнению Одиссея, выдавали несколько чрезмерное рвение – и воззвал к богине, пусть примет жертву.

Клитемнестра рыдала. Ахилл отвел взгляд. Агамемнон зажмурился.

Калхас обрушил нож. Но Ифигению он не пронзил: та исчезла. В тот самый миг, когда нож опустился, ее не стало. Ее место занял олень, и лезвие пронзило его шкуру, а не бледную кожу девушки.

Фонтаном забила оленья кровь. Не замешкавшись ни на мгновенье, забрызганный кровью провидец обратился к толпе с торжествующим криком:

– Узрите милосердие Охотницы. Она пощадила девушку! Она благоволит нам!

Послышался приглушенный клич ликования. Действительно ли пощадила богиня Ифигению или это какая-то уловка, подстроенная Агамемноном и его жрецом? Пока же толпа решала, Калхас показал на деревья, опоясывавшие поляну.

– Смотрите! – вскричал он. – Богиня шлет нам ветер!

И действительно: воздух вокруг нежданно пришел в движение.

– Зефир! – возопил Калхас.

Не просто какой-то ветер, а западный – тот самый, что нужен для скорейшего движения на восток, к Трое.

– Зефир! – заорали греки. – Зефир! Зефир! Зефир!

В восторге и лихорадке приготовлений Агамемнон даже не заметил, как удалились Клитемнестра и ее свита.

– Уплыла, не попрощавшись, – сказал он Одиссею. – Ну да не беда. Эта война скоро закончится. Немножко поразмышляет и поймет, что выбора у меня не было. Кроме того, богиня в любом случае явно отправила Ифигению домой. Дочь будет во дворце встречать их, когда они вернутся. Ну конечно, так и будет. Надеюсь, корабли твои уже оснащены и готовы, Одиссей. Отплываем завтра на рассвете. На Трою!

– На Трою, – отозвался Одиссей. Без восторга.

И вот так флот – величайший в мире от начала времен – отправился на восток через север Эгейского моря в Троаду.

Во второй Песни «Илиады» в разделе, известном под названием «Перечень кораблей» [104], Гомер перечисляет эту великую армаду в 266 строках. Текучим дактилическим гекзаметром – стихотворным размером от двенадцати до семнадцати слогов – излагает он нам, откуда все эти суда и кто их ведет. Классицисты и историки не один век с упоением анализировали этот перечень, сравнивая его с другими источниками и взвешивая вероятность того, способен ли каждый пентеконтор везти до 120 человек, если верить Гомеру [105]. Арифметика, складывающаяся по списку Гомера, дает такую оценку сил: 1186 кораблей, а бойцов на них 142 320 [106]. Исследователи используют археологические, документальные и исторические данные (вдобавок к некоторым догадкам) и составляют свои оценки.

В некотором смысле это смахивает на «Большую игру», какой увлекаются пылкие шерлокианцы, обсуждающие Холмса и Уотсона, словно это всамделишные люди, жившие взаправду, чьи расследования, изложенные Артуром Конан Дойлом, следует воспринимать как фактические. Игра эта веселая и вдобавок плодотворная. Так сыграем же в нее применительно к Троянской войне. Сколько исторической правды лежит в основе этого повествования, я исследую в Приложении, стр. 361. Но даже если считать, что по большей части такое действительно происходило, нестыковок останется немало. Я уже посетовал насчет хронологии. В основных линиях повествования – в том виде, в каком оно дошло до нас, – между похищением Елены и выходом флота на войну зазор – по крайней мере в восемь лет. Это путает картину возрастов некоторых участников так, что я даже туда не полезу. С поправкой на вмешательство богов и другие волшебные и сверхъестественные происшествия, я – как говорилось во Введении, которое вы столь разумно пропустили, – решил, что лучше всего изложить историю войны и ее последствий, не пытаясь расставить галочки над всеми «йотами» хода событий или подрисовать перекладинки всем хронологическим «тау».