Стивен Фрай - Троя. Величайшее предание в пересказе

Парис сунул ему в руку золото.

– Не только прощаю я тебе твой долг, – сказал он, – но и добавлю еще золота.

– Если?.. – уточнил Антимах.

– Если, – ответил Парис, – убедишь переговорщиков замкнуть уши от ахейской лжи и завиральных посулов. И получишь золота больше, чем видел в жизни – или даже грезил о стольком, если ахейские псы, что спят сейчас у Антенора в доме, не доберутся к себе на корабль живыми.

Менелаю оказалось чистой мукой находиться в городе: так близка была от него Елена, однако законы дипломатии требовали, чтоб придержал он и язык, и норов. Лежа в постели и пытаясь уснуть, он раздумывал, не выбраться ли ему из дома Антенора и не отправиться ли во дворец. Если обнаружит он подлого Париса рядом со своей обожаемой женой, перережет этому трусу глотку. Нет, забьет его до смерти кулаками. Будет колотить его, колотить, колотить…

С этим упоительным сценарием на уме – кулаки крушат и месят смазливое наглое лицо Париса в кашу – резко пробудился он от настойчивого стука в дверь.

Антенор был придворным искушенным. Придворные не доживают до искушенности, если не держат при себе развитую сеть лазутчиков и осведомителей. Антеноровы лазутчики проследовали за Парисом до самого дома Антимаха и подслушали каждое слово в его замысле против греческого посольства.

– Стыжусь земляков своих, – проговорил он, торопя Менелая и остальных собраться в передней. – Не все мы столь коварны. Но вам небезопасно оставаться в городе. Прошу вас, идемте со мной.

Под покровом ночи он отвел греков обратно к их лодке.

Когда добрались они к флагманскому судну и доложили новости о кровожадном намерении Париса, Агамемнон взревел от ярости, но в глубине души недоволен не был. Полномасштабный поход на Трою принесет ему славу, какой не довелось стяжать ни одному человеку на свете – ни Ясону, ни Персею, ни Тесею, ни даже великому Гераклу. Золото, сокровища, рабы – и вечная слава. Боги, возможно, даже вознесут его на Олимп. И себе самому не мог он в этом признаться, но окажись миротворческая миссия успешной, он бы ужасно расстроился.

Имелось у провала посольской миссии и еще одно преимущество. Слух о тайном заговоре Париса разлетелся по всей флотилии, как лесной пожар, и каждое ахейское сердце преисполнилось ярости. Если энергия и боевой дух поникли от словно бы нескончаемых приготовлений и череды темных предзнаменований, обременявших все это предприятие, подтверждение троянского вероломства оказалось как раз тем, что требовалось, чтобы разжечь страсть и укрепить приверженность во всех до единого воинах в армии вторжения.

Назавтра с рассветом Агамемнон скомандовал отправить по флотилии сигнал. Гребцы напружили спины, и флот двинулся вперед.

У каждого корабля в шеренге имелся нос, выкрашенный в яркие цвета и обычно оснащенный резной фигурой. С носа флагманского судна Агамемнона с имперским презрением взирала голова Геры, Царицы небес. На других судах виднелись лица богов и божеств, опекавших их царство или провинцию.

Вообразите картину: сотни корабельных носов втыкаются в песок, ухмыляются, щерятся, скалятся носовые фигуры; слышите, как десятки тысяч воинов колотят мечами по щитам и выкрикивают боевые кличи? Кровь стынет.

Но Гектор в сияющих доспехах, великолепный в своей колеснице, повел троянцев из города по мостам через Скамандр на высадившихся греков, подбадривая свое воинство.

Судно Агамемнона замерло у берега и бросило якорь с кормы. Ахилл взобрался на корабельный нос.

– За мной! – заорал он, показывая мечом на дюны. – Нам по силам оказаться в городе еще до заката!

Агамемнон в тот миг еще облачался в доспехи. Его уело, что великий миг высадки на вражескую территорию возвестил кто-то другой. Он уже собрался рявкнуть и отменить приказ, но тут крикнул провидец Калхас – велел Ахиллу остановиться.

– Провижу я, что первый, ступивший на троянскую почву, будет убит, – произнес он. – Если человек этот – ты, Пелид [120], наше дело пропащее еще до его начала.

– Да обо мне больше пророчеств, чем дней в году, – презрительно отозвался Ахилл. – Не страшусь. Да и не почва это, а песок.

Однако, привело б это к гибели Ахилла или нет, великий миг достался не ему. Не успел он спрыгнуть, как голос у него за спиной возопил:

– Я первым брошусь в бой!

И с корабля спрыгнул какой-то юнец.

– Кто это? – заорал Агамемнон.

Молодой человек обернулся с широкой улыбкой и поманил остальных. Они узнали в нем Иолая, вождя филакского контингента [121].

Вид его, юного, жизнерадостного и уверенного, вдохновил остальных. Они ринулись с кораблей вслед за ним, в свою очередь воодушевляя воинство позади. Несколько мгновений – и весь берег заполнился греческими воинами, колотившими в щиты и вопившими:

– Эллада! Эллада! Греция! Греция!

Они устремились вверх по дюнам и последовали за Иолаем на равнину. Война началась.

Иолай врезался в гущу троянцев, скопившихся на равнине и ждавших греческого наступления. Убил четверых и ранил с десяток, но тут враг вокруг него внезапно расступился, и Иолай оказался лицом к лицу с высоким одиноким воином. Шлем воина скрывал его черты, но крики «Гектор!» из троянских рядов объяснили Иолаю, кто его противник. Он яростно сражался, но куда ему до Гектора с его ловкостью и силой – Иолай быстро пал в вихре взмахов меча, выпадов и отражений ударов. Умер он на месте. Пророчество Калхаса исполнилось. Первый ахеец, коснувшийся троянской земли, погиб.

Двое из филакского войска оттащили тело Иолая назад к грекам. Гектор дал им уйти. Отвага восхищала его, но превыше всего чтил он обычай, столь глубоко значимый и для греков, и для троянцев: павшего следует отдать, чтоб омыли его и сожгли или захоронили свои. Ибо оставлять тело на земле, чтоб сгнило оно, – величайшее бесчестье, какое может на них пасть. Подобное кощунство порицали обе стороны. Война, какой предстояло бушевать столько лет, еще покажет невыразимую жестокость, варварство и чудовищное кровопролитие – лютейшую и безжалостнейшую дикость, но тем не менее обычаи и ритуалы необходимо блюсти, а важность их невозможно переоценить. Как это покажет время.

С тех пор Иолая прозвали ПРОТЕСИЛАЕМ – «первым шагнувшим вперед». Не одно поколение потом, многие годы после войны в его честь по всему греческому миру воздвигали храмы и статуи. Командование сорока кораблями филаков в союзе взял на себя ПОДАРК [122], брат Иолая.

Когда тело Протесилая убрали за линию греческих войск, битва разгорелась в полную силу. Ахилл и Гектор сражались в самой гуще, но наиболее устрашающим воином на всем поле быстро прослыл троянец по имени Кикн. Ревя, он пер вперед и рубил мечом направо и налево.